Да, я понимаю, это – грех. Огромный грех. Но – Боже, прости меня! – какой же он сладкий!
Из журнала княгини N. 3 мая 1825 года
Я хотела оставить ЕГО. Бежать в Москву. Или за границу. Или даже к мужу на Кавказ. Неоднократно я бралась за решительное письмо к НЕМУ – но всякий раз у меня недоставало сил и решимости, чтобы навсегда покончить с нашей связью и приостановить собственное грехопадение. Тщетно. Я так и не смогла дописать до конца свое холодное послание. Многажды принималась – и рвала на мелкие кусочки.
А потом Е.О. снова явился ко мне. Я была решительна, холодна и хотела с ним объясниться – но ОН… Он опять перехитрил меня – своею лаской, сладкими речами… Снова последовали уговоры, блистающие взоры и нежные прикосновения… И они опять оказались сильней, чем моя добродетель: угрызений совести, стойкости и сознания собственной греховности. И вновь, как в первый раз, я замерла в его объятиях и на меня обрушился фейерверк радости и водопад чувств…
3-е письмо Онегина Татьяне. Санкт-Петербург, 22 мая 1825 года
Дорогая Татьяна Дмитриевна!
За прошедшее время вы стали мне так близки, так дороги, что я не могу представить своей жизни без вас – или вдали от вас. Я каждый день молю Бога, чтобы ваш супруг как можно долее не возвращался. Истинное мое наслаждение: говорить с вами, понимать вас, думать о вас. Мое сердце и моя жизнь переполнены вами, и я живу только ради вас.
Сегодня я хотел бы вам открыться. Я полагаю, что пришло время поведать вам тайну, которая мучает меня вот уже четыре года. Моя – да и ваша – судьба раскололась на две половины в тот момент, когда на злосчастной дуэли был убит мой бедный юный друг. Мы с вами расстались; я отправился в странствие, вы вышли замуж. И с тех пор не было ни единого дня, когда б я ни спросил у себя: «Почему же так вышло?» Не сомневаюсь, что и вы, в свою очередь, задавали себе вопрос: «Зачем же он, несчастный, убил Ленского?»
Но правда заключается в том, моя возлюбленная Таня, что Я ЕГО НЕ УБИВАЛ.
«Как?! – воскликнете вы пораженно. – Как может быть такое? Кто же тогда это сделал?!» Я отвечу вам: не знаю. И не пойму, как это случилось.
Дело в том, что я стрелял в то утро НЕ ВО ВЛАДИМИРА.
За эти годы не раз и не два я обращался в памяти к событиям того злополучнейшего утра четырнадцатого января – к нашей дуэли.
Сначала, вечером, предшествовавшим поединку, я надеялся и предполагал, что утром, когда мы съедемся в условленном месте у мельницы, я, пренебрегая мнением Зарецкого и прочих соседей, принесу Ленскому свои извинения. Он их примет, тем и окончится дело. Однако вышло так, что на поединок я опоздал.
Произошла престраннейшая история! Ведь тогда я стрелялся далеко не впервые в своей жизни. И всякий раз перед дуэлью для меня составляло трудность смежить глаза хотя бы на минуту – настолько бывали напряжены все мои нервы. Однако в тот раз, в ночь перед схваткой с бедным поэтом, я мало того что прекраснейшим образом заснул – так еще и не пробудился вовремя и прибыл на место поединка едва ли не с двухчасовым опозданием! Когда я увидел в то утро Владимира, изрядно замерзшего, рядом с надменным Зарецким, я понял, что своей задержкой невольно нанес юноше новое оскорбление. Идея просить пред ним прощения оставила меня – по причине хотя бы того, что после моего афронта извинение мое вряд ли бы он принял. Я понял, что поединок все-таки должен состояться – однако в мои намерения нисколько не входило убийство В.Л. В моей голове тогда вихрем пронеслись мысли: что же мне делать? Картинно выстрелить на воздух? Но кто знает: может, мой раздосадованный друг не воспримет великодушного поступка, и после того, как я впустую разряжу «лепаж», выстрелит, в свою очередь, мне прямо в грудь? Я не хотел умирать столь глупо!
И тогда, в одно мгновение, я решил иначе: я нажму спусковой курок первым – однако целить буду не в юношу, а поверх его головы. Пуля пройдет с ним рядом, выстрел его ошеломит; клубы сгоревшего пороха на минуту скроют меня из виду. Эти обстоятельства уж помешают моему бедному другу, даже если он захочет, попасть в меня, как в неподвижную мишень.
И вот мы, по команде Зарецкого, стали сходиться. Возможно, вы, княгиня, слышали толки о том, что я стреляю не худо. Да, я промаха в карту на десяти шагах не дам – разумеется, из знакомых пистолетов. Вот и в тот раз: если уж намеревался я целить поверх головы Владимира – туда и бил, и могу поклясться, что рука моя не дрогнула. Каково же было мое ошеломление, когда в тот миг бедный Ленский стал клониться и упал на снег! Кровь потекла из отверстой раны в его груди! Но, клянусь вам, княгиня! Я туда не стрелял! И я не мог попасть ему в грудь случайно!
В тот момент я не думал, что… Слишком уж поразила меня неожиданная гибель Владимира. Но после… Множество раз, едва ли не каждый день, миновавший с тех пор, проглядывал я в своей памяти картины той минуты. И мне стало казаться, что, когда стрелял я, от старой мельницы, находившейся у меня за спиной, я УСЛЫШАЛ ДРУГОЙ ВЫСТРЕЛ! И даже увидел боковым зрением нечто похожее на клубы порохового дыма, вырвавшиеся из окна сооружения!
Так ли оно было на самом деле? Или в желании оправдаться мое воображение – вместо памяти! – оплошно подсовывает мне те картины? Кто знает! Кто теперь может мне сказать?!
Но верьте мне, княгиня! Может, я чего-то не увидел и что-то ложное додумал по поводу того, что моя память запечатлела во время поединка, – но я полностью отдаю себе отчет о своих тогдашних действиях. И я готов повторять снова и снова: я не стрелял во Владимира. Я не мог промахнуться и попасть ему в грудь.
Да, его смерть лежит на моей совести. Но, в то же время, я – не убивал его!
Вы можете не верить мне. Вы можете счесть меня сумасшедшим. Но было все именно так, как я рассказываю вам.
2-е письмо Татьяны Онегину. В тот же день, 22 мая 1825 года, Санкт-Петербург
Мой друг! Я верю вам. Верю каждому вашему слову. Я ни одной секунды даже не сомневаюсь в том, что все происходило именно так, как вы рассказываете. Но вы-то, вы!..
Коль скоро вы так уверены, что не убивали бедного Владимира – как вы могли жить столько времени со столь ощутительным, почти невыносимым грузом?! Как вы можете продолжать жить сейчас и не делать попыток оправдаться – хотя бы перед лицом собственной своей совести?
Как? – спросите вы меня. Что вы можете сделать сейчас? В точности не знаю, мой друг. Но вы ДОЛЖНЫ что-то предпринять.
Почему бы вам, к примеру, не вернуться в края, где находится ваше имение? Туда, где происходили все события? Почему бы вам не провести ваше собственное расследование того, что случилось тем утром? Почему бы не побывать снова на месте дуэли? И не встретиться с теми, кто был ее свидетелями – секундантами (один из них, г-н Зарецкий, как я знаю, до сих пор проживает в наших местах)? Почему бы не побеседовать с теми, кто был на месте поединка: слугами, кучерами? Коль скоро, как вы утверждаете, в момент дуэли стрелял кто-то другой, может быть, некто видел или хотя бы слышал его выстрел?
