Страх исчез, уступив место злой, взвинченной веселости.
— Если ты пришел проститься, прощайся. Только без поучений. Я от них однажды уже сбежал.
— Никто не убежит от проклятия Мудрецов Эру.
— Плевать я на них хотел. Четверо Светлых милостивы ко всем!
— И что, Мумуль, помогли тебе твои Светлые?
— А вам — ваш…
Договорить он не смог, словно кляп из мокрого войлока забил горло.
— Не кощунствуй, Мумуль, — посуровел голос.
Вудри перевел дух и хрипло хохотнул.
— Почему? Я Ему давно уже не раб. Я спутник Вечного.
— Увы, не только Вечного. — Печальный вздох. — С кем ты нынче связался, Мумуль?
— Прекрати называть меня Мумулем! — вскипел Степняк. — Я — Вудри!
— Да, да, малыш Мумуль не умел выбирать друзей, бросил дом и пошел по скверной дорожке. А большой мальчик Вудри ничему не научился, и что с ним теперь будет?
— Тебе-то какое дело? — Растерянность ушла, понемногу подкатывала настоящая злость, и это было чудесно. — Я ни о чем никогда не жалел и не жалею! Я презираю вас всех. Чем жить, как живете вы, лучше умереть на колесе!
— Тебе не раз выпадал такой случай…
— Но я никого ни о чем не просил!
— Но и не отказывался принять помощь от тех, кого, оказывается, презираешь.
Вудри насупился.
— Я принимал помощь не от них. А от тебя.
— Я и есть — они. И ты, племянник, тоже. Хочешь ты того или нет, а решать все-таки Ему. Зато сотворенные наскоро не различают, кто из нас проклят, кто свят. — Незримый, кажется, усмехнулся. — Рискнешь ли, Мумуль, сказать своим лазоревым, кто ты есть? И долго ли проживешь, рискнув?
— Нет, не рискну, — очень серьезно ответил Вудри. — Но это мой путь. Мне некуда сворачивать. И вообще, к чему этот разговор?
— К тому, что род наш не должен прерваться. У меня наследников нет, у брата моего единственный сын — ты. Пока ты бездетен, тебе нельзя умирать. А после тебя должны жить дети твои, и внуки, и правнуки.
— Жить среди вас? — скривился Вудри.
— Нет, конечно. Ты проклят, и потомство твое тоже проклято. До Великого Суда ваша судьба связана с сотворенными наскоро. Но вам, ветвям от древа Яфнафа, негоже быть простолюдинами… — Голос нежданно дрогнул. — Спаси народ свой, мальчик, и вознаградит Он тебя при жизни, и зачтет тебе это на Великом Суде…
Бровь Вудри иронически изогнулась.
— Уже готов, И что нужно для этого сделать?
— Сядь.
— Зачем?
— Чтоб не упасть, — отрезал незримый. — Сядь и смотри.
Степняк, чуть помедлив, опустился в кресло. И все же не утерпел:
— Почему — смотри? Сказать не можешь?
— Не могу, — в голосе мелькнуло раздражение. — Закрой глаза, Мумуль у-Яфнаф!
…Это длилось всего лишь миг.
Во всяком случае, когда Вудри очнулся, в окно все так же глядела луна, слегка припорошенная облачной пыльцой, и так же густы были тени в углах. Словно и не было ничего, а только привиделось с пьяных глаз. И тупое нытье в затылке, и тягучую, но, хвала Вечному, понемногу проходящую боль в затылке тоже можно было бы списать на лишнюю чару буркарского.
Но теперь он знал, что делать. До мельчайших деталей.
Сомневаться не было ни времени, ни нужды, и лишь мельком проскользнула мысль: очень хорошо, что в сопровождении нынче именно сотня Тоббо. Верных людей много, но этот парень — особый, при Сухих Крутах он, не размышляя, прикрыл вождя от стрелы. Ему можно верить, как самому себе.
Вудри сбежал по лестнице, распахнул дверь.
— Сотенного ко мне! Быстро!
— Сотенного к вождю! — пробежало по саду.
Тоббо явился почти тотчас.
Широкие плечи, обтянутые лазоревой накидкой с золотыми галунами, цепкий, внимательный взгляд — бывалый степной бродяга, да и только, никто и подумать бы не смог, что недавно еще быкам хвосты крутил…
— Слушай внимательно. — Ухватив баэльца за плечи, Степняк притянул его к себе, зашептал в самое ухо. — Все понял?
— Да, вождь. Исполню или умру. Вудри покачал головой.
— Умирать запрещаю.
Глава 2. ТЫ — МНЕ, Я — ТЕБЕ
Всегда любил дождь. Теперь — ненавижу. Хотя это, в общем, даже не дождь — так, красноватая водяная пыль, в завихрениях которой мне то и дело мерещатся отблески доспехов «Айвенго». Эта проклятая пыль везде, глина под ногами расплывается розовыми потеками, и только небо, затянутое угрюмыми серыми тучами, напоминает свод собора, где только что завершилось отпевание усопшего.
Сперва, правда, была гроза — почти тропическая, с рвущими небо на части молниями, с раскатами грома, похожими на бомбовые разрывы, однако часа в три пополуночи грохот сник, убаюкивающе зашелестел ровный, ни на миг не ослабевающий ливень, выродившийся на рассвете в мелкую заунывную дребедень, которая и не думает прекращаться. Пепельные клочья, наползающие с востока, все плотнее смыкают строй, сливаются в безнадежную темную тучу и оседают, грозя вот-вот опуститься на город.
С удовольствием не выходил бы сегодня на улицу. Сидел бы в своей каморке, пил терпковатый пунш, грел ноющую спину.
Увы…
Чвякая башмаками по глине, бреду к Каффарским воротам.
На площади перед воротами пожилой, плотно укутанный сбир, опершись на внушительных размеров алебарду, лениво распекает из-под капюшона двух живописно оборванных, простоволосых, крайне уважительных уличных подметальщиков. Эта беседа, похоже, не прерывается со вчерашнего дня. У стены по-прежнему прячутся под навесом воробьи — мокрые, невеселые, взъерошенные, словно рассерженные ежики. Птицам тоже плохо, и даже рассыпанные совсем рядом зерна не могут выманить их под дождь. Умные, правильные птицы.
Пришел.
Опять стою перед узкой калиткой, прорубленной в наглухо замурованных бывших городских воротах. Когда-то Каффарская Деревня, как и положено, лепилась к городу снаружи, но, когда возводились новые стены, про нее, видимо, забыли, и изгои остались в столице. Надо думать, забывчивость строителей и лиц проверяющих была хорошо проплачена. Деньги и связи — верное средство против излишне строгих законов.
Бом… — грохочет в отдалении колокол Ба-альшой Башни. — Бом-м…
Полдень.
Ну и сколько мне тут торчать? Калитка заперта. Меня никто не встречает. А ломиться, как давеча, — увольте, не собираюсь. Кто кого позвал, в конце концов?!
Досчитаю до ста и уйду. Спать.
Один, два, т…
