– Ты думаешь, этого пса не существует?
– Почему-то меня сразу посетила такая мысль, – призналась Марина, сделав последний глоток и рассеянно рассматривая осевшую на дне чашки кофейную гущу. – Я подумала, что ты идешь по ложному следу. Уж слишком эффектная цель… Уникальная вещь, о которой никто ничего не знает.
– Но фотография-то настоящая! – возразила Александра.
– Да, но каких лет? Ты обратила внимание, до чего она старая?
– Я решила, что это начало двадцатого века. – Произнеся эти слова, художница тут же поймала красноречивый взгляд приятельницы и спросила: – Ты думаешь иначе?
– «Начало» – понятие растяжимое, – заметила Марина. – Это могут быть и нулевые годы, как ты думаешь, и тридцатые… К чему склоняюсь я лично.
– Почему тридцатые? – удивилась Александра. – Из чего ты исходишь?
– Не из качества снимка, – улыбнулась Марина, – это, опять же, непостоянная величина. Снимали пса или в студии среднего разряда, или дома. Фото недостаточно четкое. Это снимок не для музея и не для альбома или журнала. Вот в этом я ручаюсь!
– Тогда почему…
– Обрати внимание на паспарту. – Марина кончиком ногтя тронула угол ветхого картона. – Этот лиловатый оттенок, очень характерный, и тиснение внизу. Букв нет, к сожалению, а то мы определили бы изготовителя. Но есть узоры. Видишь, можно еле различить тиснение… Дубовые листья в виде гирлянды.
Вглядевшись, Александра и сама рассмотрела то, чего до сих пор не замечала. Внизу листка полукругом тянулось тиснение, затертое, слабо различимое. Это и в самом деле были дубовые листья, как убедилась художница.
– Завидую твоему зрению, – пробормотала она, – хотя и на свое не жалуюсь.
– Это не зрение, а интуиция, – польщенно улыбнулась приятельница. – Я предположила, что дубовые листья там должны быть, как только увидела лиловатый паспарту. И поэтому смогла рассмотреть тиснение.
– Тебе знаком этот вид паспарту?
– Представь, да! Это листок из альбома, которые выпускались на территории Германии с конца двадцатых годов вплоть до второй мировой войны. Так что, когда сделана фотография, судить не берусь, а вот наклеена она была не позже тридцать девятого года.
Александра привыкла к тому, что Марина, помимо знаний о серебре, в котором разбиралась досконально, владела массой случайных и подчас очень редкостных сведений в других областях коллекционирования. И все же художница молчаливо удивлялась.
Марина, явно ожидавшая восторженной реакции и не дождавшаяся ее, была заметно разочарована. Александра опомнилась и поспешила поблагодарить хозяйку за ценную информацию, но момент был упущен, и Марина обиделась. Характер у нее был непростой, «рваный», как про себя выражалась Александра, устававшая от перепадов настроения своей знакомой не меньше, чем от малоприятного тембра ее голоса. Марина была порой сама услужливость и бескорыстие, помогала советом и делом, удачно шутила и умела оценить чужую шутку… И вдруг мрачнела, превращалась в угрюмого мизантропа, которому ничто не мило, обижалась на невинное замечание, даже на молчание, как сейчас.
– Да что там, пустяки, – отрывисто произнесла она. – Это тебе кто угодно мог бы сказать.
– Нет, не кто угодно! – настаивала Александра, которой очень не хотелось портить отношения со старой знакомой. – Да я и не поверила бы на слово кому угодно!
– А мне веришь?
– Безусловно!
– Ну и зря! Я, как все смертные, могу ошибиться!
Александра мысленно подбирала слова, которые могли бы успокоить обиженную собеседницу, попутно проклиная строптивый нрав Марины. Но изощряться в смиреннословии ей не пришлось. В комнате зазвонил телефон, и хозяйка вышла.
Художница провела пальцем по едва заметному тиснению и задумалась. Подробность, которую сообщила Марина, пока была лишь любопытной мелочью и поиски серебряного пса облегчить не могла. «Мне это не дает ничего. Альбом, выпущенный в Германии до тридцать девятого года, ну и что? Этот альбом мог быть продан в любой европейской стране, мог путешествовать со своим владельцем, хоть в Новый Свет, и фото в него могли наклеивать где угодно. Но предположим даже, что фото и сделано, и наклеено было в Германии. Стало быть, семьдесят с лишним лет назад трюфельный пес мог быть там. Не с чего начинать, совершенно не с чего. Кого из знакомых еще можно спросить о серебре?»
Спрашивать у малознакомых лиц или у вовсе посторонних Александра опасалась. Последствия таких расспросов могли быть самые неприятные. Марина, вероятно, не подняла бы шума, увидев фотографию даже краденой вещи, а тактично объяснила бы художнице, что та ввязалась в некрасивую историю. Другие, возможно, были бы не столь благородны.
«Кроме того, мне лучше сейчас нигде не мелькать. Меня могут уже искать в связи с исчезновением адвоката… – От этой мысли Александру передернуло, затылка под коротко остриженными волосами будто коснулась ледяная когтистая лапа. – Исчезновение – полбеды. А если тело нашли? Тогда это дело об убийстве. И крайней в нем окажусь я: ко мне он приходил, и убили его в квартире, ключ от которой был только у меня. Всему есть свидетели, которым молчать незачем. Только бы тело не нашли никогда!»
Взмолившись так про себя, женщина с ужасом поняла, что именно этого ей хочется в данный момент больше всего. Чтобы тело, исчезнувшее неизвестно куда, не нашли и об убийстве никто никогда не узнал, пусть ценой этому станет безнаказанность убийцы. «Я уже думаю, как сообщница… Никогда бы не смогла пожелать, чтобы душегуб разгуливал на свободе безнаказанный. А вот сейчас… Как легко изменить своим принципам, если тебе грозит опасность!»
В кухню вернулась Марина. Она вошла как раз в тот миг, когда Александра укладывала фотографию обратно в конверт. Марина сделала порывистое движение, словно пытаясь ее остановить. Художница замерла:
– Хочешь посмотреть еще?
– Да, и если можно, отсканировать. Я подумаю… Может, покажу кое-кому…
– Кому именно?
– Ты его наверняка не знаешь.
Александра колебалась. Дать отсканировать снимок, значит предоставить его для всеобщего ознакомления. Входило ли это в планы Риты? Безопасна ли огласка? Подруга в более чем краткой записке не просила о соблюдении тайны, но Александра из долгой практики поняла, что подобные поручения публичности не любят. «Сколько раз я обращалась к третьим лицам за помощью или консультацией, столько и жалела об этом. Нет, к примеру, Эрдель, старый друг, никогда меня не подводил, но он один такой. Остальные обязательно растреплют всей Москве, проси, не проси… Марина лучше многих прочих. Но и она не вполне надежна. У нее могут возникнуть свои соображения…»
– Ты боишься, – подождав, сделала вывод Марина. – Послушай, я никому не скажу, от кого получила фото.
– Дело не в этом, – скрепя сердце, вымолвила Александра.
– Боишься, что увидят твоего трюфельного пса? – Собеседница раздраженно передернула плечами. – Да сама подумай, если его никто, кроме нас с тобой, не увидит, кто тебе поможет? Я не смогу. Ты сама ничего не найдешь. Единственная возможность что-то узнать – показать знающему человеку.
