Яэль с трудом перевела дыхание. Пистолет, казалось, весил целую тонну. В висках стучала кровь. Она опустила оружие и закрыла глаза. Томас подхватил ее и сжал в объятиях. Он коснулся ее лица, заглянул в глаза, пытаясь передать ей всю неясность и поддержку. Она немного успокоилась. Затем медленно пошла к двери, даже не посмотрев на Карла Петерсена.
Томас шагнул за ней, но вдруг остановился и повернулся к Петерсену:
— Для человека, который всю жизнь хранил такие тайны, вы рассказали ей слишком много.
Петерсен загадочно улыбнулся:
— Я никогда ничего не скажу журналисту. Но я должен был оказать последнюю услугу Бонневилю. Теперь она знает, и я сдержал свое слово. Небеса любят, когда счеты сведены.
72
Яэль казалось, что она уже не принадлежит миру живых.
В первые минуты, сидя на земле, на улице, прислонившись к телефонной будке, она снова и снова повторяла про себя слова человека, сказавшего ей по телефону: «Я сожалею, мадемуазель, но мне придется сообщить вам о смерти вашего отца, которая произошла сегодня утром. Причиной был взрыв в туристическом автобусе на дороге из Нью-Дели. Его с трудом удалось опознать и…»
Выйдя от Петерсена, она побежала прочь, почти обезумев от отчаяния, но Томас догнал ее. Он отвел Яэль в гостиницу, и она, обессиленная, рухнула на постель. Глубокой ночью она поднялась и, как зомби, отправилась в телефонную будку, чтобы позвонить в гостиницу, где жил отец. Ей ответили, что он еще не вернулся. Она позвонила в аэропорт Нью-Дели, а потом во французское посольство в Индии. Она объяснила, что должна найти своего отца, что это вопрос жизни и смерти. Выкрикнула в трубку свое имя. Повисла долгая пауза, потом ее попросили подождать. Трубку взял другой человек, который выслушал ее очень внимательно. Он попросил ее снова повторить имя, затем тон его изменился, и он спросил: «Вы дочь месье Франсуа Маллана?» И потом кошмарный сон стал явью.
Человек спросил, где она находится. Ей нужно как можно скорее прийти на набережную д’Орсэ. Но Яэль уже не слушала. Невыносимая тоска навалилась на нее, она почти перестала дышать. Она сидела не шевелясь, одержимая ненавистью; в ее сознании переплетались чудовищный гнев и бессилие.
Томас нашел ее час спустя. Яэль сотрясала дрожь. Он перенес ее в постель, и она забылась сном. Ее жизнь постепенно разрушалась. Час за часом. Погибло все, чем она была. Что она любила. Чего желала. Все смешалось. Она проваливалась в мир иллюзий.
Все было ненастоящим. Это была не ее жизнь.
Как давно они манипулируют ей?
Была ли настоящей ее первая любовь? Может быть, они преградили путь другому парню, чтобы она оказалась в объятиях этого? Та область науки, которую она выбрала в университете, была ее собственным выбором или снова манипуляций?
Ложь.
Несчастный случай с мотороллером.
Мужчина, который подрезал ее, был таким любезным и, казалось, был больше огорчен произошедшим, чем она сама.
Лжец.
Мать, развод родителей…
Автомобильная катастрофа…
Ложь.
Очертания начинали расплываться.
Она парила меж двух реальностей. Разум помутился.
Она спала. И проснулась в холодном поту.
Забрезжил рассвет.
Он был невыносим, потому что возвращал к реальности, к ее страхам и горю, которые вовсе не были просто дурным сном.
Она снова закрыла глаза. Но теперь просыпалась от малейшего шума.
Сон был ее убежищем, саркофагом в другом измерении, куда не допускался день.
Время от времени она слышала голос Томаса. Он говорил с ней, давал ей воды.
Когда-то она любила этот голос, но теперь он казался ей просто шумом. Лица окружавших ее людей сливались в одно.
Затем началась фаза восстановления.
Ее мозг превратился в гигантский архив, в котором все было распределено, расставлено по порядку. Старые шкафы развалились. В безднах подсознания налаживались другие связи.
Утром Яэль проснулась почти без сил.
Она ничего не чувствовала.
Ничего, кроме того, что в ее душе воздвиглась стена, отгораживавшая ее от источника боли.
Она не чувствовала себя ни хорошо, ни плохо, просто знала, что бодрствует. Она знала, что могла бы держаться так и дальше, при условии, что отбросит эмоции. Что они не пробьют защитную стену.
Она не будет больше плакать. Она не будет больше вспоминать.
Она должна действовать. Так будет лучше всего.
И она знала, что делать.
Томас смотрел на нее, ничего не говоря. Беспокойство, которое она прочла в его глазах, не нашло никакого отклика в ее душе. Она была способна воспринимать информацию, но не анализировать ее.
Еле ворочая языком, она сказала:
— Я должна найти Джеймса Гоферда.
73
Воскресенье, 9 сентября
Угол 108-й улицы и Лексингтон-авеню, Манхэттен, Нью-Йорк.
Они прибыли в город довольно поздно, после того как Яэль очнулась от своего долгого и тревожного оцепенения. Камель сообщил им адрес Гоферда в Нью-Йорке.
Сперва Томас пытался образумить Яэль, предлагал отдохнуть несколько дней, прийти в себя и все обдумать. Но он быстро понял, что у нее теперь только одна цель: найти Гоферда. Только она помогает ей держаться и не дает сломиться. Этот человек стал ее персональным дьяволом.
В противоположность распространенному мнению о Верхнем Истсайде, его северные кварталы вовсе не выглядели зажиточными. Многие здания стояли покинутыми, в стенах были дыры. В тех домах, где еще кто-то жил, звучала латиноамериканская музыка, а магазинчиков, торговавших всем подряд, было не видно за грязными витринами.
Они сняли маленькую и душную комнату в невзрачной гостинице, где брали недорого и не задавали лишних вопросов. Кондиционер не работал, и, чтобы заснуть, им пришлось принять холодный душ.
Томас вернулся к полудню с кипой журналов и кое-какими продуктами. Он сильно вспотел. Улицы, казалось, дымились от жары, накрывшей город в последние три дня.
Контраст между ослепительным светом снаружи и полумраком номера заставил его потратить некоторое время на то, чтобы привыкнуть. Яэль лежала на кровати, отвернувшись к стене и поджав ноги; простыни были влажные.
— Я скупил все экономические журналы, — сказал Томас, — в надежде, что в них удастся найти что-нибудь о Гоферде.
— С Интернетом мы выиграли бы неделю времени.
— Это слишком рискованно, — тут же возразил он.
Он раздвинул занавески и взглянул вниз, вытирая лоб рукавом.
— Когда ты узнаешь о нем больше, — вздохнул Томас, — что ты будешь делать?
