На углу Тридцатой улицы и Лексингтон-авеню Шибаев наткнулся на Моравскую церковь и долго стоял, изучая письмена на каменной доске. Основанная Джоном Гусом
[12]
в 1497-м, говорилось на доске, Моравская церковь нашла приют на Манхэттене спустя почти двести лет, перекочевав из Германии (разве не из Чехии, удивился Шибаев), в то далекое время, когда на острове проживали всего восемь тысяч человек – в 1748-м. «Джон Гус» звучало непривычно для слуха.
Каждая улица была непредсказуемой и непохожей на другую. Пышные фасады в псевдоклассическом стиле, с химерами, византийскими медальонами и колоннами выше второго этажа сменялись скучными кирпичными многоэтажками с тусклыми неоткрывающимися окнами, откуда торчали встроенные наглухо пыльные ящики кондиционеров.
Шибаеву нравились старые невысокие – в два-три этажа – таунхаусы с нарядными стеклянными дверями на высоком крыльце, большими сияющими окнами и крошечными садиками, выложенными цветной керамической плиткой, с многочисленными вазонами вдоль стен. Растения и цветы в горшках никогда не видели солнца, но, как ни странно, выглядели довольно бодрыми. Ему ни разу не попались те, кто жил в этих домах, но свет в окнах горел – значит, дома были обитаемы. Они выпадали из стиля современного города, были старомодными и, скорее, европейскими, чем американскими. То ли дело высокие жилые громады в двадцать-тридцать, а то и больше этажей. Жизнь вокруг них бьет ключом.
Ему пришло в голову, что пестрота архитектурных стилей американских больших городов объясняется разношерстной публикой, явившейся сюда изо всех уголков земного шара.
Однажды он забрел в порт. Побродил по дощатому настилу среди игрушечных лавочек с сувенирами и кафешек, из которых пахло кофе и жареной картошкой. В одном из них компания молодых людей – парней и девушек – рассматривала цветные фотографии и громко хохотала, обмениваясь замечаниями, смысл которых от него ускользал. Движимый любопытством, он заглянул через плечо одного из парней и с удивлением обнаружил, что на фотографиях изображен серый котенок.
Часа два он просидел на скамейке, подставив лицо нежаркому солнцу. Потом читал газету «Нью-Йорк таймс». Потом смотрел на мутную зеленоватую воду и на крейсер «Интрепид».
На третий день он позвонил Грегу. Тот страшно спешил, обещал перезвонить. Объявился спустя два дня. Спросил, как дела. Пожаловался на жизнь – все надоело, бывшая устроила скандал: Павлик отбивается от рук, грубит, не слушается, а он, отец, ноль внимания. Оказывается, она собралась в Мексику с бойфрендом, и нужно на время пристроить парня. Так бы и сказала, дура. Нет, огородами. Всю жизнь огородами, слова прямо не скажет. Теперь Павлик уже два дня живет у них. Мама счастлива. А сыну вставать в шесть, чтобы не опоздать в школу. Юрик заболел. Грипп, наверное. Температура. Мама с ума сходит, разрывается между любимым сыночком и любимым внуком. А все шишки валятся на него, Грега. Аптеки, продукты. Один отец в порядке, слава богу, читает Тору. «Жаль, что ты не пошел с нами в Гуггенхайм, – сказал он напоследок. – Выставка «Тоска по родине». Очень рекомендую. Мы даже к Юрику опоздали, так засмотрелись». Пообещал обязательно приехать в ближайшее время на Манхэттен «дыхнуть» воздухом свободы.
– Понимаешь, Саша, я ведь свободный художник, семьи нет, дети с бывшими половинами, а свободы все равно никакой! – сказал он ностальгически. – Как вспомню, как я снимал фильм про шаровую молнию, шедевр, а не фильм, вершина моего творчества, так, поверишь, плакать хочется. Куда все делось? Причем так быстро, а?
Тогда же Шибаев наткнулся на парад польской общины на Пятой авеню. Три пары в национальных костюмах отплясывали польку прямо на дороге, между едва ползущими нестройными колоннами участников. Один из танцующих, жизнерадостный пан в четырехугольной конфедератке на большой круглой голове и ярко-желтых штанах на кривых коротких ногах, высоко подпрыгивал и кружил, отрывая от земли свою партнершу. Ее пышные яркие юбки цветком взлетали в воздух. В самые опасные моменты барышня восторженно взвизгивала. Красный трактор с громадными колесами тащил помост, усыпанный белыми лепестками, – на нем в кресле, похожем на трон, восседала тоненькая голубоглазая блондинка с распущенными волосами, ярким румянцем на маленьком личике, в пышном белом платье с красной лентой через грудь – «Мисс Полония». Девушка была неуловимо похожа на Ингу – движением головы, взмахом руки… Прямая и тонкая, она улыбалась с трона своим подданным, а красный игрушечный трактор легко тащил ее вдоль улицы.
Учителя и родители едва сдерживали колонну галдящих непоседливых детей – русоголовых панычей и паненок в ярких национальных костюмах – кунтушах, пышных юбках, вышитых рубашках и кептариках. Протопал оркестр, играющий не особенно в лад что-то национальное.
Те, кто стоял на тротуарах, смеялись и орали, приветствуя тех, кто проходил мимо в колоннах. День был прекрасный – теплый и солнечный. Гремела музыка, взмывали кверху воздушные шарики, хлопали, надуваясь ветром, флаги и транспаранты. Шибаев не помнил, когда он в последний раз находился в праздничной толпе, заряжаясь ее токами. Он чувствовал себя тяжеловесным, чужим и ненужным. Ему казалось, каждый понимает, что он здесь не по праву, а персонаж вполне случайный. Он с трудом выбрался из толпы и побрел к гостинице.
Добравшись до своего номера, он, даже не сбросив куртку, упал на кровать. Ему хотелось завыть от бессмысленности происходящего. Ему надоело мерить шагами улицы, ему осточертел Нью-Йорк. Еще немного, и он перестанет подниматься с постели. Будет лежать, тупо уставясь в экран телевизора, где показывают соревнования по плевкам в длину замороженными кузнечиками. Или матерящегося юмориста с седой косичкой. Публика будет надрывать животы, а он не сможет понять ни одного слова, кроме смачных «факов». Или домашнее видео, снятое скрытой камерой, – выпадающих из колясок лысых орущих младенцев или скатывающихся с лестниц старых леди – сопровождаемое гомерическим хохотом аудитории.
Если заказчик не позвонит сегодня, сказал Шибаев себе однажды утром, на шестой день, кажется… Если он только не позвонит… если только…
Его молитвы или угрозы были услышаны – он позвонил.
– Извини, Волков, – сказал Заказчик. – Были сложности. Ты как?
– Нормально, – скупо ответил Шибаев, хотя ему хотелось заорать от радости.
– Не скучаешь? Ну и лады. Слушай. Мы тут вышли на одного человечка. – Заказчик называл своих людей «человечками» – то ли в силу чувства собственного превосходства, то ли еще почему. – Владимир Леонидович Роговой, адвокат, отмазавший шесть лет назад брата Прахова от убийства партнера по бизнесу. Возможно, ты слышал про него. Гонорары брал баснословные, но и дело свое знал. Потом здесь стало горячо, и он слинял в Штаты. Живет под своим именем, говорят, в Майами, консультирует подпольно, так как американского диплома и лицензии нет. Теперь главное. Из Америки ежемесячно переводятся деньги на счет вдовы праховского брата. Его свои же замочили. Деньги переводит от имени фонда «Морнинг стар» его президент Владимир Роговой. Скорее всего, фонд праховский – кому еще нужна вдова его брата? А Роговой по-прежнему работает на него. Старая дружба не ржавеет. Прахов, возможно, сменил фамилию и лег на дно, а связи с миром – через Рогового и фонд. Теперь дальше, Саша. Можно попытаться найти Рогового и прижать, но это такая тертая и крученая сволочь, что… даже не знаю. Держи его на крайний случай. Я советовался с одним умным человечком. Можно выйти на фонд и посмотреть, кому еще переводятся деньги. Выбрать тех, кто в Штатах. И действовать по обстоятельствам. Счет фонда открыт в «Чейз Манхэттен банк», номер я тебе дам. С какого боку подступиться – тебе решать. Может, через знакомого из полиции, тебе решать… – повторил он. – Знаешь, Саша, тут не только деньги… Прахов – убийца. Роговой – мразь и подонок, но крови на нем нет. Он шестерка, лакей. Если ты мне достанешь Прахова… – Заказчик замолчал, только дышал в телефон, а Шибаев подумал: «Неужели женщину не поделили?» Ничего другого не пришло ему в голову.
