Джессамин выглядела совершенно по-иному: спина прямая, как у солдата, подбородок высоко поднят; даже колышущаяся черная вуаль не могла скрыть белизны ее кожи и яркости глаз, устремленных на ветви тиса в дальней стороне кладбища, где Парагон-уок упирался в покойницкую. Единственное, что выдавало ее эмоции, были судорожно стиснутые в кулаки пальцы — настолько крепко сжатые, что если бы не перчатки, то наверняка ногти пронзили бы кожу.
Все мужчины квартала были в наличии. Питт изучал их одного за другим. Память представляла его внутреннему взору все, что он знал о каждом. Томас искал мотивы, неясности и несостыковки — все, что могло бы натолкнуть его на ответ.
Фулберт был убит потому, что знал, кто изнасиловал Фанни, а затем Селену (если это был один и тот же человек). Наверняка никакой другой причины не могло быть. На Парагон-уок не существовало никакого другого секрета, за который стоило убивать.
Мог ли это быть Алджернон Бернон? Требовались большая сила и точность, чтобы нанести единственный удар ножом. Теперь он с мрачным лицом стоял на краю раскрытой могилы. Маловероятно, что он думал о Фулберте; скорее, о Фанни. Любил ли он ее? Какое бы горе ни переживал сейчас Алджернон, оно было спрятано под маской хорошего воспитания, создаваемой многими поколениями. Джентльмены не должны показывать свои чувства. Это считалось неприличным, женственным. Даже умирать джентльмен должен с достоинством.
Кто соглашается на столь долгую помолвку? Если бы Алджернон так сильно пылал страстью к Фанни, мог бы он настоять, чтобы свадьба состоялась поскорее? Много женщин выходят замуж в возрасте Фанни или даже еще раньше. В этом не было бы ничего поспешного или непристойного. Глядя теперь на угрюмое лицо Алджернона, Питт с трудом представлял, что в нем заключена неуправляемая страсть.
Рядом с ним стоял Диггори Нэш, близко к Джессамин, но не касаясь ее. Конечно, она не выглядит как женщина, которая нуждается в поддерживающей руке; это истолковывалось бы почти как дерзость, как вторжение в личные пределы, если бы такая поддержка была ей предложена. Джессамин стояла отдельно от всех, и какие чувства ее обуревали, не мог предположить никто, даже муж.
Знала ли она что-то о Диггори, чего не ведал никто другой? Питт рассматривал его из своего укрытия под тисом. У среднего Нэша было не такое пропорциональное лицо, как у Афтона, но гораздо теплее. Сейчас он не смеялся, но его лицо, казалось, до сих пор хранило складки от смеха. И эти мягкие линии рта… Может быть, у него не было энергии Афтона? Могли ли слабость к женщинам и годы легкого удовлетворения желаний привести его к роковой ошибке в темноте — изнасилованию сестры и убийству, чтобы это скрыть?
Но, судя по его характеру, он бы наверняка давно выдал себя. Чувство вины и ужас содеянного разбили бы его, он не смог бы от них укрыться; эти муки не позволяли бы ему уснуть, и все закончилось бы трагически. Все расспросы Форбса не обнаружили ни единой жалобы служанок на поведение Диггори.
Нет, Питт не мог поверить, что Диггори был не таким, каким казался.
А Джордж? Томас знал теперь, почему лорд Эшворд давал такие уклончивые ответы в начале следствия. Он просто был сильно пьян и не мог вспомнить, где был… и слишком обескуражен, чтобы в этом признаться. Возможно, испуг пошел ему на пользу — во всяком случае, ради Эмили.
Фредди Дилбридж. Он сейчас стоял спиной к Питту, но Томас наблюдал за ним, когда тот шел по тропинке за гробом. Выражение его лица было озабоченным, скорее растерянным, чем горестным. Если в нем и был страх, то скорее от неизвестности или невысказанности; во всяком случае, не страх человека, которому точно известно, что случилось, кто в этом виноват и какое наказание за это последует.
И еще было что-то во Фредди, что тревожило Питта, — вот только непонятно, что именно. Его распутные вечеринки?.. Их посещали люди, которым все время было скучно, которым не нужно было зарабатывать себе на хлеб или даже управлять своей собственностью, у которых не имелось никаких амбиций. Их главным развлечением было удовлетворение желаний — своих или, что более экстравагантно, чужих. Болезненное любопытство к делам окружающих, вплоть до подсматривания и подслушивания — только ради того, чтобы потом шантажировать их, или просто потешить чувство собственного превосходства — не было чем-то новым в этих кругах.
Впрочем, образ, обрисовавшийся таким образом в мозгу Томаса, скорее подходил Афтону Нэшу. В нем чувствовалась жестокость и нетерпимость к слабостям других, особенно сексуальным. Это был человек, который мог успешно сталкивать людей друг с другом, отбирая их по качествам, которые он сам презирал, для того чтобы насладиться властью над окружающими.
Питт не мог припомнить, к кому еще он питал такую антипатию. Заложника своей собственной вины, неважно насколько большой, он мог бы и пожалеть. Но находить радость в охоте за слабостями ближних было выше понимания Томаса, и в нем не было никакого сочувствия к таким хищникам.
Афтон стоял у могилы, в изголовье гроба. Его взгляд, устремленный на священника, был мрачным и жестким. За одно короткое лето он схоронил сестру и брата… Были ли все эти преступления на его совести? Тогда он — монстр, изнасиловавший и убивший свою собственную сестру, а затем заколовший ножом брата, чтобы скрыть свой ужасный секрет. Может быть, именно поэтому Феба, не в силах пережить ужас происходящего на ее глазах, постепенно переходит от обычной странности к сумасшествию? Боже милостивый, если все было так, как думал Питт, то он обязан схватить Афтона, доказать его вину и убрать негодяя отсюда как можно скорее. Томаса никогда не привлекали сцены казни через повешение. Да, это обычное дело, часть механизма, с помощью которого общество очищалось от болезней, и тем не менее Питт находил это зрелище отталкивающим. Он слишком много знал об убийствах, о страхе или сумасшествии, которые становились их причиной. Он хорошо помнил тошнотворный запах всеуничтожающей нищеты, запах смерти от болезней и голода в нищенских притонах, — те же убийства, но «чистыми руками», которые общество и бизнес просто не замечали. Смерть от голода зачастую случалась всего лишь в ста ярдах от смерти от переедания.
И еще Питт чувствовал: если бы Афтон оказался виновен, Томас мог бы послать его на виселицу без сожаления.
Был на кладбище и француз, Поль Аларик… если, конечно, он был французом. Может быть, он прибыл сюда из одной из африканских колоний? Аларик вел себя слишком спокойно, слишком противоречиво и в то же время утонченно, чтобы жить в заснеженных и суровых канадских провинциях. В нем было что-то невероятно старомодное. Питт не мог представить его принадлежащим к Новому Свету. Все в Аларике говорило о минувших веках цивилизации, о глубоких культурных корнях, о богатстве прошедшей истории.
Сейчас он стоял с опущенной черноволосой головой, стройный и красивый даже в этом месте скорби. Его лицо выражало уважение к умершему вежливое почитание традиций. Только ли для этого он появился здесь? Питт знал, что ни в каких особенных отношениях с Фулбертом он не состоял — так, просто соседи.
А если Аларик великолепный актер? Могло ли скрываться в нем такое мощное буйство плоти, которое заставило бы его, несмотря на интеллигентность, напасть сначала на Фанни, а затем на так сильно желающую его Селену? Или Селена перестала желать его, когда дело подошло к кульминации? Питт не должен забывать и об этом. Его работа подразумевала рассмотрение всех вариантов и версий, какими бы маловероятными они ни были. Но еще Томас не мог поверить, что Аларик был таким разным при каждом своем появлении в обществе. За годы изучения людей инспектор научился искусно оценивать их и знал, что большинство из них не могут скрыть свою натуру от умелого наблюдателя, который прислушивается к каждой фразе, присматривается к еле заметным движениям глаз и рук, замечает мельчайшие проявления хитрости, тщеславия, жадности, амбициозности, эгоизма… Возможно, что Аларик — соблазнитель, но в то, что он насильник, Питт поверить не мог.
