Оставался только Халлам Кэйли. Он стоял у могилы, напротив Джессамин, и, не отрываясь, смотрел на нее. Затем оба они одновременно начали бросать землю в могилу. Тяжелые глиняные комья стучали по крышке гроба, издавая глухой звук, как будто бы внутри его было пусто.
Официальный ритуал похорон закончился, и все по очереди, друг за другом, начали медленно отходить в сторону. Дальнейшее было делом могильщиков — заполнить могилу доверху землей и утрамбовать ее. В воздухе повисла завеса мелкого моросящего дождя, от которого дорожки стали скользкими.
Халлам шел позади Фредди Дилбриджа. Питт вышел из своего тисового убежища, стараясь держаться рядом с обитателями Парагон-уок, и увидел лицо Халлама. Тот выглядел как человек из кошмарного сна: оспины на коже, казалось, стали глубже, лицо было мертвенно-бледным и покрыто каплями пота. Веки распухли, и даже с такого неблизкого расстояния Питт заметил нервное подергивание его верхней губы. Что мучило Кэйли? Неумеренные возлияния? Если так, то какие душевные муки заставляют его пить? Наверняка потеря жены не могла разрушить его до такой степени. Из того, что узнали Питт и Форбс, опрашивая соседей и слуг, их брак был не более чем обычной заботой друг о друге, но уж никак не безрассудной страстью, настолько сильной, чтобы разрушить человека.
Чем больше Питт думал об этом, тем менее вероятным ему казалось, что эти убийства совершил Халлам. Он лишь пил больше других, начиная с прошлого года — и, конечно, не с того времени, когда умерла его жена. Что же случилось год назад? Пока Питт не узнал этого.
Теперь Томас шел совсем рядом с процессией. Внезапно Халлам повернулся и увидел инспектора. Его лицо исказилось от страха, как будто камень на могиле, мимо которой он сейчас шел, был его собственным, и он прочел на нем свое имя. Кэйли немного помялся на месте, глядя на Питта, пока с ним не поравнялась Джессамин; ее бесстрастное лицо ничего не выражало.
— Пойдемте, Халлам, — тихо сказала она. — Не обращайте на него внимания. Он здесь по долгу службы, это ничего не значит. — Ее голос был тихим, ровным. Она вся собралась, контролируя свои эмоции до такой степени, что ее лицо выражало только то, что она желала. Она не дотрагивалась до Кэйли, держась от него по крайней мере в ярде. — Пойдемте, — сказала она снова. — Не стойте здесь. Вы задерживаете всех.
Халлам двинулся вперед, но очень неуверенно, словно не очень хотел повиноваться, но не мог найти причины, чтобы не делать этого.
Питт остался на месте, наблюдая их черные спины. Вскоре они миновали покойницкую по сырой скользкой дорожке и вышли с кладбища на улицу.
Мог ли Халлам Кэйли изнасиловать Фанни? Это было возможно. Эмили говорила, что Фанни была скучной особой, совсем не той женщиной, которая могла кого-то взволновать. Но Питт вспоминал ее изящное белое тело, лежащее на столе морга. Это было очень хрупкое, невинное, почти детское тело — кости мелкие, кожа чистая… И эта самая невинность вполне могла быть привлекательной в чьих-то глазах. Фанни ничего не требовала бы, ее собственные желания еще не проснулись, не надо было удовлетворять ее ожидания, выдерживать сравнение с другими любовниками…
Джессамин говорила, что Фанни была слишком простодушной, чтобы кого-то заинтересовать, и слишком юной, чтобы быть женщиной. Но, возможно, девушка устала быть ребенком и уже почувствовала себя женщиной, все еще сохраняя образ, к которому все вокруг так привыкли? Возможно, она сделала для себя идеалом блеск Джессамин, решив подражать ей? Не хотела ли она попрактиковаться на Халламе Кэйли, воображая его вполне безопасным для этого? А в один темный вечер поняла, что это не так и что она зашла слишком далеко…
В это можно было поверить. Скорее, чем в то, что Фанни пыталась соблазнить слугу.
Был возможен и другой вариант: ее приняли за кого-то еще — за горничную, например. На кухне работали несколько похожих на нее девушек. Хотя их одежда была абсолютно иной… Почувствовали бы пальцы насильника в темноте разницу между шелковыми одеждами Фанни и застиранной хлопчатобумажной тканью служанки?.. Питт этого не знал.
Но тело Фулберта было найдено в доме Кэйли. Слуги впустили его, никто не отрицает — но зачем он пришел туда, если не для встречи с Халламом? Может быть, Фулберт действительно ждал, пока Халлам вернется домой, как тот и заявил Дворецкому, а затем был убит за то, что знал, кто преступник? Или, может быть, дворецкий или камердинер сначала убили Фанни, а потом и Фулберта, поскольку он знал, кто убийца… Можно было допустить обе возможности.
Питт не забывал, что в дом мог зайти кто-то еще. Кто-то проник внутрь, минуя слуг, — потому что если бы слуги сами впустили посетителя, они были бы только рады рассказать об этом полиции, отводя от себя подозрение. Но стены сада невысоки, и любой более или менее ловкий мужчина мог без проблем преодолеть их. На его одежде остались бы пятна от пыли и мха. От одежды, конечно, избавились, но Питт все равно должен опросить камердинеров. Надо послать Форбса проверить…
Конечно, были еще и ворота, но Томас уже убедился в том, что у Халлама они всегда заперты.
Питт вышел из ворот кладбища одним из последних и повернул по улице в сторону полицейского участка. Он допускал, что убийца — Халлам. Это было вполне возможно. И на лице Кэйли явно отражался ужас происшедшего. Но у Питта не было достаточно доказательств. Если Халлам будет просто все отрицать и говорить, что кто-то последовал за Фулбертом в его дом, убил несчастного и оставил тело в дымоходе, у Томаса не будет ничего, чтобы опровергнуть эту ложь. Он не сможет арестовать человека с социальным положением Халлама Кэйли без веских доказательств.
Если Питт не сможет доказать вину Халлама, то самое лучшее, что ему остается, — это доказать невиновность других. Работа тонкая и неблагодарная.
В полицейском участке нашелся ответ на один небольшой вопрос — почему Алджернон Бернон не хотел называть имя человека, в компании с которым, как говорил он сам, провел тот вечер, когда была убита Фанни. Форбс наконец-то обнаружил ее — красивую приветливую девушку, которая в высшем обществе называлась бы куртизанкой, но клиенты называли ее проституткой. Неудивительно, что Алджернон скорее предпочел быть под подозрением, чем открыть правду о том, что он платил за свои порочные развлечения, в то время как его невеста боролась за жизнь.
На следующий день Питт и Форбс снова появились на Парагон-уок; они заходили в дома через черный вход и опрашивали камердинеров. Ни один из предметов господского туалета не носил пятен от сырости или мха, также не было и кирпичной крошки — одна лишь сухая пыль жаркого лета. В одном или двух местах одежда была немного порвана, но ничего такого, что нельзя было бы объяснить. Например, порвал при входе или выходе из кареты, или в саду, зацепившись за розовый куст, или наклонившись, чтобы поднять монету.
Питт даже пошел в сад Халлама Кэйли и попросил разрешения взглянуть на стены с обеих сторон. Сильно обеспокоенный слуга сопровождал каждый его шаг и наблюдал со все возрастающим напряжением за тем, как Питт пытается обнаружить хоть какие-то следы вторжения. Если кто-то и перелезал раньше через стену, он пользовался лестницей, которую тщательно устанавливал — так, чтобы не содрать мох и не поцарапать кирпичи, — а затем заравнивал следы от ножек лестницы, оставленные на земле. Такая тщательность казалась невозможной. Как можно было перетащить лестницу назад, не оставив следов во мху наверху стены? И как тогда вернуться и убрать следы на земле по ту сторону стены? Лето было жарким, но почва в саду была еще достаточно рыхлой. Томас проверил это, сделав несколько шагов и оставив отчетливые отпечатки своих подошв на земле.
