— Вацетис, ты тоже решил надо мной поиздеваться?
— Положено же, товарищ лейтенант, — менторским тоном пояснил часовой. — Эн-ша
[8]
сказал — сегодня все по уставу.
— В уставе написано, что надо орать, как сирена на «запретке»? — Окоп-два снял с плеча тяжелый вещмешок и поставил его на пол. — Сдать боеприпасы.
— Эээ… не положено, товарищ лейтенант, — замялся часовой. — Пока на посту — не имею права.
— Вацетис…
— Ну не положено же!
— Рядовой Вацетис!
— Я!
— Сдать пост лейтенанту Дорохову!
— С чего бы это вдруг? — удивился я.
— Да подмени эту упертую чухонь на минуту, я патроны заберу, — устало попросил Окоп-два. — Вацетис, ты команду слышал?
— Не имею права, — сокрушенно покачал головой часовой. — Товарищ лейтенант не записан в ведомости!
— Вацетис, спасибо, я оценил: ты правильный солдат, — вмешался особист. — А теперь по-быстрому отпусти нас. Мы спешим, в любую минуту могут гости нагрянуть. Рядовой Вацетис?
— Я!
— Сдать боеприпасы.
— Есть. — Часовой покорно развернулся к стене, снял автомат с плеча и уточнил: — Сам?
— Сам, — кивнул Окоп-два, развязывая горловину вещмешка.
Часовой самостоятельно разрядил оружие (в норме это делается по команде старшего — НК, ПНК
[9]
и проч., и в специально отведенном для этого месте) и сдал боеприпасы: Особист быстро проверил оружие, экипировку, затем велел оставить автомат у стены, отвел часового в сторонку и «прозвонил» металлодетектором.
— «Чисто». Продолжай службу.
— Есть, — часовой вскинул автомат на плечо и занял свое место.
Вот такая, сугубо прибалтийская избирательность в чинопочитании. Хотя, может быть, избирательность здесь ни при чем: просто особист у нас суров, с ним особо не забалуешь.
Окоп-два забрал вещмешок, и они с особистом убыли в караульное помещение.
И оставили за собой две цепочки следов на свежевымытом полу: на периметре грязно, накануне моросил дождик.
— Бардак! — ухмыльнулся часовой, снимая трубку телефона. — Часовой седьмого поста рядовой Ва… Никак нет, без происшествий! Товарищ подполковник, тут начкар только что прошел кое с кем: притащили с периметра грязи, наследили по всей «трубе»…
Определенно, ближе к дембелю человек становится сволочью. У пульта сейчас лично сидит злобный Окоп-раз, весь на взводе: ждет звонка о прибытии высокого гостя.
Дверь, ведущая в караульное помещение, тоже приоткрыта: и хотя до пульта — тамбур, два коридора и столовая — яростный вопль Окопа-раз я услышал отчетливо и со всеми интонационными оттенками. Помните, как в «Одиссее» Кончаловского кричал раненый циклоп? Уверяю вас, по сравнению с воплем нашего эн-ша это был просто комариный писк.
— Вацетис…
— Да, товарищ лейтенант?
— Ты, случайно, не ксенофоб?
— Как можно, товарищ лейтенант? Я же нерусский.
— И что?
— Ксенофобия — чисто русская прерогатива. А для всех остальных это — всего лишь проявление национального самосознания.
— То есть к армянам ты равнодушен?
— Абсолютно.
— Понятно. Ну тогда, значит, просто за «чухонь» мстишь? Мелочно так, исподтишка, да?
— Обижаете, товарищ лейтенант! Поставьте себя на мое место. У меня на посту грязь. Я часовой. Вы офицер. Кто будет убирать? Как бы вы поступили в этой ситуации на моем месте?
— Я бы крикнул им вслед: ребята, наследили, пришлите человека с тряпкой.
— Тоже верно. Видите, вы быстро соображаете. А я — нет. Говорят же про нас, что прибалты тормоза, долго думают. Вот я и не сообразил.
— Ну и жук ты, Вацетис! Вернее, так: жукис.
— Да, есть маленько. Но знаете, тут все зависит от человека. Есть офицеры, которые к солдату по-человечьи относятся. Вот как вы, например. А есть — которые свысока, как к быдлу. Ну и принцип бумеранга никто не отменял. Вот вам бы, например, я такую «подлянку» никогда бы не кинул.
— Ну, спасибо на добром слове.
— Всегда пожалуйста. Как вы к нам — так и мы к вам…
Из караулки пришел вконец убитый Окоп-два и привел двух бойцов. Бойцы принесли тазик с водой и тряпки, а Окоп-два — безразмерную злобу ко всему человечеству, которое породило таких тварей, как прибалтийский часовой седьмого поста, и… о, да, я вижу в этом мятущемся взоре: эн-ша безоговорочно причислен к разряду тех же самых тварей. И черт с ним, что это родной дядя. Говорят же, что родных мы не выбираем. Я вижу в этом взгляде, наполненном жаждой убийства, что, будь воля Окопа-два, он непременно выбрал бы себе другого дядю! Более того, я подозреваю, что наш парень с огромным наслаждением остался бы круглым сиротой.
Бойцы принялись наводить порядок, а Окоп-два, стараясь не смотреть в сторону часового, обратился ко мне:
— Эн-ша сказал, что у тебя осталось от силы пять минут. Успеешь?
— Ну, не знаю, это уж как получится…
— Что значит «как получится»?! Он сказал — кровь из носу! Сказал, чтобы я тебе помог, если надо. Тебе помочь?
— А чем ты можешь мне помочь? — Я пожал плечами. — Вот смотри: в одной руке у меня кисть. Видишь?
— Вижу.
— В другой банка с краской. Видишь?
— Да.
— Я макаю кисть в краску и рисую. Вот гляди: сейчас мы рисуем букву «пи». Видишь?
— Эмм…
— А теперь скажи: как ты видишь себя в этом процессе? Что ты можешь сделать, чтобы ускорить его, не потеряв при этом в качестве?
— Ну, я не знаю… Но сказано было: помочь!
— Хорошо, если хочешь — помогай.
— А чего делать?
— Ну, например, подними мне настроение.
— Вот, блин… Как тебе настроение поднять? Сплясать голышом?
— О нет, только не это! Мне потом три дня йети будет сниться… Ты лучше вот что: спой армянскую народную песню.
— Сань, ты тоже решил надо мной поиздеваться?
— Ну почему сразу «поиздеваться»? Просто больно на тебя смотреть: ты весь издерганный и мрачный, как туча, что для тебя совсем нехарактерно.
— Да будешь тут мрачный! Ты же знаешь его — кого угодно доведет…
— Ну вот, хотел, чтобы ты слегка приободрился. Армянская песня — в «парадной трубе» — за пять минут до прибытия такой персоны: это как минимум прикольно, согласен? Вот и поржали бы на пару.
