Подтянутые седовласые люди, удобно устроившись в резных креслах, глядели друг на друга из кабинетов, разделенных многими сотнями километров, или, выражаясь по-местному, тысячами ке. Видеофон — великое изобретение человеческого гения — позволял им изредка видеться хотя бы так. Увы, личные контакты с некоторых пор были категорически исключены, а ведь они давно и хорошо знали друг друга, а здесь, на Дархае, до заварушки, пожалуй, что и сдружились. Роскошь общения с себе подобными воистину неоценима, тем паче что с планет, подобных этой, послов отзывают нечасто. Если вообще решают отозвать.
Что скрывать? Более всего хотелось им сейчас просто пожать друг дружке руки, приятельски похлопать по плечу и, чем черт не шутит, даже пропустить по стаканчику-другому. Но, и еще раз но! Местные политические дрязги, дикие с точки зрения мало-мальски цивилизованного человека, в конечном итоге привели не только к расколу страны, но и к разрыву Империи с Единым Союзом. Полномочный посол Союза остался в освобожденном от векового ига Пао-Туне; посол Демократической Конфедерации Галактики покинул город вслед за императорским двором. Впрочем, сие не было самым огорчительным: древний Барал-Гур с его несравненными горными курортами ему и раньше нравился больше.
Значительно горше пережили они прерванную пять лет назад традицию совместных рыбалок на уик-энд. А ведь бывало же, да и как бывало! Дон Мигель, к примеру, умел готовить циципао в белом вине, причем рецепта не раскрывал категорически. «Это воистину восхитительно!» — сказал Бессмертный Владыка, по недосмотру попавший однажды на их пикничок, и попытался всеми доступными средствами, вплоть до откровенного нажима на правительство Конфедерации, изъять секрет пряного, восхитительно острого деликатеса. Понятное дело, тщетно. Гневная нота, прочитанная разве что третьестепенными клерками, затерялась где-то в архивах, а дон Мигель после этой досадной случайности частенько сетовал коллеге Хаджибулле на вопиющую беспардонность молодчиков из отдела «Гр’г» секретной службы Чертога, чье стремление к кулинарным познаниям изрядно превышало их профессиональные способности…
Да, было время, было и кануло. А теперь, извольте, приходится сидеть, разделенными километрами, ке, гладкими стеклами экранов и остервенелой ненавистью азартно режущих друг друга аборигенов Дархая… Со строжайшей инструкцией: никаких разговоров без веских причин!
Впрочем, сегодня причина была. И не просто веская, а более чем. И конфиденциальность предмета беседы, напрочь исключая назойливое и почти неизбежное присутствие референтов, давала возможность перемолвиться словцом-другим и о личном, пусть даже совсем немного.
– Друг мой, позвольте принести вам самые искренние соболезнования в связи с невосполнимой утратой…
– Благодарю вас, дон Мигель.
– Улингер также искренне сочувствует вам. Он не так давно звонил мне и просил передать при случае, что потрясен до глубины души.
– Весьма признателен. Прошу передать мою благодарность господину Мураками.
– Всенепременно, коллега…
Дон Мигель пытался, но никак не мог оторвать глаз от стереокарточки, стоящей на рабочем столе коллеги Хаджибуллы. Эту женщину невозможно было представить мертвой, и все же она была мертва. Глупейшее стечение обстоятельств! Полоса ничейной земли, непонятно чья террористическая группка (еще бы! — жена посла, экий лакомый заложник…), попытка ухода от погони на горном серпантине, крутой вираж, мокрая дорога и вечный здешний туман…
И все.
Будь она неладна, эта планета!
– Время, похоже, еще есть, коллега?
– Полагаю, да. Ваш как, по-прежнему начинает аудиенции минута в минуту?
– Естественно. Как и ваш — митинги.
– Что ж, подождем полчаса.
– Позволю себе заметить, коллега, — двадцать восемь минут…
Обоим отчаянно хотелось болтать о пустяках, о чем угодно, пусть даже о потерях и утратах, лишь бы не начинать того разговора, неизбежность которого, собственно, и свела их лицом к лицу около пультов «горячей линии».
Но пустяки не шли на ум. И словесный теннис шел как бы сам по себе: пас — передача, пас — передача…
– Будь проклята эта волокита! Только сегодня оформил до конца документацию. А что у вас?
– То же самое, коллега. Однако, скажу я вам, без всей этой канцелярщины тоже никак. Паритет есть паритет…
– Однако в наше время такого не было.
– И слава Богу…
– Вы полагаете?
Синхронно зазвонили плоские, пронзительно алые телефоны правительственной связи. Коротко переговорив, послы одновременно нажали кнопки отбоя и переглянулись.
– Ситуация обостряется, коллега?
– Да уж…
– Но вы пытались отговорить своего?
– Из кожи вон лез.
– Ну и?..
– Бесполезно. Полагает, что или сейчас, или никогда.
– С моим та же история. И следовательно…
– Да, коллега, именно так. К сожалению. Еще позавчера я послал запрос на Ормузд.
– Как и я на Гею-Элефтеру. Синхронно мыслим, коллега. И полагаю, на всю квоту?
– Конечно, на все полсотни. Пусть раскошеливаются.
– Полностью с вами согласен. Значит, пятьдесят на пятьдесят. Ну что ж, эти игрушки стоят друг друга. По крайней мере, поверьте, зрелище будет красочное…
Дон Мигель знал, что говорил. Некогда, в юности, еще до наступления Эпохи Паритета и принятия «Декларации о роспуске армий», он был танкистом, причем неплохим. И по сей день посол частенько перечитывал на сон грядущий что-нибудь особо пикантное из Гудериана. Коллеге Хаджибулле, впрочем, этого было не понять: он тогда служил в авиации, увлекался Покрышкиным, и встречаться в те лихие дни им, кажется, не доводилось. Во всяком случае лицом к лицу…
– Без двух, — сообщил дон Мигель, бросив взгляд на массивные карманные часы. — Как считаете, может быть, все-таки передумают?
– И не надейтесь. Во всяком случае за своего, — при этом Хаджибулла слегка приподнял бровь и едва заметно ухмыльнулся, — я ручаюсь. Начать он, может, и не начал бы, но уж ответить…
– М-да, — короткая брезгливая улыбка, — мой тоже поворачивать не станет.
– Значит, так тому и быть. Время, коллега! Включайте!
Панели приемников замелькали переливами огоньков, и дружескую тишину кабинетов рассек гортанный, несколько резковатый для слуха землянина голос:
– Лг’га-гр’гра инък’йа лг’ге-гр’гийе! Икл’гъе Дархай!
– Братья и сестры! Дети Свободного Дархая!
Вождь, вскинув руки к небу, подался вперед, и, на шаг опережая его, к краю низкой, в полтора человеческих роста трибуны выдвинулись молоденькие, цепко вглядывающиеся в толпу автоматчики.
– Мы не хотели войны, нас вынудили! И не нами пролита первая кровь, но нашу кровь пролили вероломные враги, святую кровь свободных людей! Всякому терпению наступает предел, и нет прощения тем, кто лишен совести. Веками дархаец-созидатель, дархаец-труженик и мыслитель был не более чем грязью под ногами хищных пиявок, нелюдей в оранжевых накидках! Кому из вас неизвестно, какова была доля жителей гор и обитателей долины? Нет, слова здесь излишни, и память горька! Тысячами жизней вымощена дорога к возлюбленной Свободе; спотыкаясь и в кровь стирая ноги, падая и умирая в пыли, шли по ней поколения наших предков. Они ошибались и находили силы исправить ошибки, они изнемогали в битве, но завещали потомкам свою великую цель. И сейчас цель эта еще не достигнута, есть только слабые ростки грядущих дней, когда каждый дархаец увидит сияние Солнца. И в том порукою идеи квэхва, постижение которых исключает ошибки и поддерживает в тяжкий час! Если же есть тут среди вас кто-то, боящийся трудностей пути, — пусть, ни мгновения не медля, покинет ряды, и да не осудят его близкие!
