– Уходите, господин эль-Шарафи. И скажите тем, кто послал вас, что у землян нет иного выхода. Таков наш выбор. Если вы блефуете, вам же хуже. Если нет…
Лебедь пожимает плечами.
– Все равно уходите. Земля будет сражаться.
Глава 7
«Прекратите это безобразие!..»
Земля. Месяц плачущего неба. Люди и демоны
17 октября 2233 года по Галактическому исчислению
Дождь лил седьмой день подряд. Он начался еще в день великой битвы — сперва редкими крупными каплями, затем хлещущими струями и уже к вечеру превратился в сплошную стену воды, сквозь которую почти незаметно проскальзывали рваные стрелы молний. Шум дождя гасил раскаты грома, заполняя все своим выматывающим душу шелестом…
Затем небесные воды поумерили ярость. Грохот и зарницы исчезли, капли сделались легче, но замедлить себя в полете не пожелали. Сплошная стена дождя, подавлявшая гневным напором, сделалась занудливо постоянной, повесив в воздухе серенькую мокрую занавеску. Дороги размокли. Трава, сперва гнувшаяся под тяжестью воды, привыкла и покорно улеглась, даже не пытаясь разогнуть стебли.
Работать в таких условиях было неимоверно трудно. Отряды людей аршакуни, по десятку-полтора каждый, облавным кольцом промчались по степи, вылавливая редких беглецов, уцелевших после великой битвы. Тот, кто сумел уйти, наверняка не ранен и крепок. Он необходим для переноски тяжелых тюков к кораблям Звездных, что приземлились двадцать дней тому близ главного стойбища Старшей Сестры и теперь стояли, раскрыв квадратные нижние пасти в ожидании корма.
Поселок за поселком открывал ворота перед всадниками аршакуни. Защищать изгороди было некому: мужчины, ушедшие на зов А-Видра, не вернулись и уже не вернутся, а не знающая сладости женской плоти мелочь была задорна и упряма, но воевать всерьез, разумеется, не могла. В первом же поселке, где из-за частокола в людей аршакуни полетели стрелы, пришедшие не оставили в живых ни единой души, кроме тех, кто ростом не достиг еще конского колена. Когда пришельцы покидали разрушенный до основания поселок, детвора брела за уходящими, пока хватало сил, с громким плачем умоляя взять с собой и уверяя, что может работать.
Дети говорили неправду. Они не были способны трудиться так, как необходимо было Звездным, чье время истекало; Звездные спешили сами и торопили других. Поэтому на бегущих вслед лошадям детей никто не обращал внимания. И они, устав бежать и плакать, понемногу отстали. Некоторые побрели обратно, к развалинам поселка, но большинство просто остались в мокрой степи, ожидая неведомо чего.
Разумная жестокость принесла плоды. Уже в следующем поселении жители его, прослышавшие о судьбе Барал-Лаона, не стали сопротивляться. Они впустили всадников и без разговоров выдали требуемое. Предметы, собранные в руинах, были старательно упакованы ими в надежные тюки из псиных шкур и приторочены к спинам тяжелоногих коней, приведенных с собою для этой цели людьми аршакуни.
Так женщины спасли жизнь себе и детям.
К исходу пятого дня после великой битвы все, что представляло интерес для Звездных, было свезено в ставку Старшей Сестры, раскинутую на юге, совсем недалеко от мелкого залива. Там вьюки распаковывали и предметы сортировали снова, выбрасывая ненужное. Что нужно, а что нет, указывал старший из Звездных, Тот, Кому Подчинялась Смерть; подчинялись ему и люди, все без исключения, даже люди аршакуни. Впрочем, до общения с живыми убитыми старший из Звездных и не снисходил. Тому или иному из людей аршакуни он подчас бросал короткое слово похвалы или недовольства, и в обоих случаях удостоенный цепенел и долго не мог заставить себя сделать хотя бы шаг. Охотно общался Тот, Кому Подчинялась Смерть, только со Старшей Сестрой, старавшейся держаться поближе к нему. Люди аршакуни сами не понимали, отчего так случилось, но после великой битвы им сделалось страшно глядеть в глаза Старшей, и Эльмира, кажется, чувствуя это, редко призывала пред очи свои кого-либо из своих людей.
Как бы то ни было, но дело свое старший из Звездных, именем Жанхар, знал. Когда, подойдя к очередной груде привезенных из поселка предметов, он присаживался на корточки и принимался за работу, лицо его делалось совсем не страшным, даже скорее привлекательным. Он перебирал вещи бережно, даже трепетно, поглаживая пальцами покрытые зеленью извивы и изгибы, счищая собственным рукавом пятнышки; он гневался и повышал голос, если что-то из доставленного оказывалось поврежденным, и гневу его воистину не было границ, если не в порядке был предмет, который он посчитал заслуживающим внимания.
Однажды он даже ударил одного из людей аршакуни, получив из рук несчастного сорванную с рамы тряпицу, разодранную пополам. Женщина, изображенная там, улыбалась загадочной полуулыбкой; другая половина холстины была туго повязана вокруг головы того, кто доставил груз. На бедняге не было никакой вины, напротив: именно он первым ворвался в проявивший строптивость Барал-Лаон, и бумеранг, брошенный отчаянным дикарем, выписав коварную дугу, сбросил его с коня, едва не проломив голову. Дикаренка покарали мгновенно, даже прежде чем это могло бы послужить уроком таким же непослушным, как он. А отважного перевязали, выбрав для этого самую маленькую и, следовательно, бесполезную из картинок; тем более там было много таких же, даже еще красочнее.
Но Жанхар, Которому Подчинялась Смерть, не внял доводам, извиняющим оплошность, если таковая была. Он грубо сорвал с головы раненого героя повязку и долго рассматривал ее, качая головой и пытаясь приставить одну половину улыбки к другой. Потом бережно сложил оба обрывка, туго замотал их в кожу, перевязал, подошел к растерянному храбрецу и наотмашь ударил его по щеке. Рука Того, Кому Подчинялась Смерть, была пухлой и легкой; удар вышел совсем не сильный, да и рана уже почти не болела, и повязка была не так уж необходима. Но всем окружающим, всем живым убитым и всем людям аршакуни, видевшим великую битву, было ясно, что означает удар Звездного, носящего имя Жанхар.
Поэтому наказанный смельчак отошел в сторону, лег на траву, обратив глаза к слезящемуся небу, скрестил на груди руки и запел песню прощания. А потом он умер, и ни друзья, и ни родной брат, ни даже живые убитые, как их ни секли бичами, вынуждая подчиниться, не осмелились подойти к телу, помеченному печатью проклятия демона.
Звездный же демон сидел в стороне и плакал, качая на коленях плотно зашнурованный сверток, и каждому, имеющему глаза, было ясно, что скорбит он, вовсе не оплакивая безвинно погибшего от его жестокости храброго человека аршакуни, а горюет по жалкому куску рваной ткани с изображением ухмыляющейся женщины, которая даже не обнажена…
В тот день вторично и в последний раз видели люди аршакуни слезы демона Жанхара. Впервые случилось это там, на поле великой битвы, когда еще не остыла кровь и пережитый ужас казался благословением небес, ибо именно этот ужас помог одержать победу. Демон бродил вдоль ряда раскрашенных досок, разбитых и расколотых Смертью, которую он и его подручные сами посылали в бой, и рыдал в голос, непристойно и жалко, словно девица, от которой отказался выбранный ею юноша. Он гладил обрывки деревяшек, ползал по мокрой траве, собирая чурочки, и сквозь слезы кричал на тех, кто осмеливался проходить рядом, требуя не мешать ему, Жанхару, заниматься бесполезным делом.
