— Не бойся, — великодушно заявил одуванчик. — Я готов помогать тебе до конца. Ты же знаешь: друг всегда готов разделить с тобой все трудности и проблемы.
— Спасибо! Тебе точно не будет неприятно?
— Точно. Рассказывай все, не стесняясь и ничего не утаивая, я обещаю внимательно слушать.
— Хорошо. С чего начать?
— Пожалуй, с вашего разговора с Вацетисом — накануне приезда Президента.
— Как скажешь. Так, где он тут у нас… Ага, вот он. Ну что ж, слушай…
* * *
Вот и настало счастливое время,
Всюду улыбки, знамена, цветы!
Вместе со всеми, вместе со всеми,
В майской колонне шагаешь и ты!
Я пробудился от задорной речевки, которую кричал в моей голове некий звонкоголосый негодяй.
О боже… В момент пробуждения я чувствовал себя наисквернейшим образом и страстно мечтал об автомате. Нет, не о торговом, с соками-кофе, а как раз о том, из которого можно стрелять. Если пристрелить негодяя, жизнь мгновенно наладится, станет тихо и можно будет спать дальше.
Минуточку… А разве колонны у нас повсеместно не запрещены? Насколько я помню, «больше трех не собираться» — это уже привычное правило для граждан Империи, за нарушение которого суровые мужчины в сером бьют резиновыми изделиями по всем частям тела и выборочно везут в пенаты.
Откричав положенное, негодяй заткнулся, но лучше от этого не стало: ему на смену тотчас же пришел бравурный марш в дрянно-оркестровом исполнении, и непонятно было, что же хуже, речевка или визгливая какофония, неприемлемая для слуха такого эстетствующего сибарита, как я. Под такую, с позволения сказать, музыку, можно, пожалуй, принудительно топать строем по плацу или с биркой на груди глушить моржей за семидесятой параллелью. Слушать ее по своей воле, а тем паче сразу по пробуждении — это невосполнимые потери для психики.
Пребывая в уверенности, что весь этот бордельеро творится у меня в голове, я вяло сконцентрировался и попробовал навести там порядок. То есть сгенерировал виртуальный спецназ, отправил его к краю ямы, где сидел этот гадский оркестришко и дал команду забросать гранатами. Ну и, разумеется, добить потом из автоматов, чтобы люди не мучились. Я, может быть, и деспот местами, но отнюдь не садист.
Увы, увы, ничего хорошего из этого не вышло. Оркестр продолжал наяривать, как ни в чем не бывало, из чего я сделал вывод, что это не во мне, а где-то рядом.
С трудом разлепив глаза, я осмотрелся и прислушался: так и есть, марш вольготно лился из черного квадратного репродуктора, расположенного под самым потолком на стене, напротив кушетки, где я возлежал.
Ох уж эти мне раритеты Системы! Динамик с пультом на видном месте был бы сейчас гораздо предпочтительнее: к чему, спрашивается, держать в кабинетах отслужившие срок аксессуары эпохи Репрессий? Это что, у местных врачей своего рода болезненная ностальгия?
Я откинул колючее казенное одеяло, не без труда поднялся, вдел ноги в тапочки и добрался до репродуктора. Так и есть, ни кнопок, ни проводов, висит высоко, пожалуй, и со стула не достать.
Ну и как его теперь заткнуть?
Словно уловив мой ментальный посыл, оркестр умолк на полутакте, и в кабинете воцарилась тишина.
Спасибо. Кто бы ни был этот таинственный благодетель, он отреагировал очень своевременно: еще немного, и меня наверняка бы вывернуло наизнанку от этой тошнотворной музыки.
Впрочем… Черт, наверное, я зря об этом подумал…
Я бросился к попавшей в поле зрения межкомнатной двери, дернул ее и угадал: здесь был крохотный санузел, оборудованный раковиной и наиполезнейшим предметом для всех подряд, а особо — для любителей внепланово пугать Ихтиандра. Ага! Бойся меня, проклятый мутант, ибо страшен рык мой, бьющийся в стенах тесного клозета…
Отзвучав по существу вопроса, я умылся, с отвращением рассмотрел в небольшом зеркале над раковиной траченное прикладной психоделикой Системы бледное личико и покинул спасительный клозет.
Было мне, ребята, нехорошо. Мутило, штормило, трясло, голова чугунная, ноги ватные, апатия, сонливость, веки словно свинцом налились — да мне даже рассказывать про все это не хочется, я был уверен, что вражий коновал в процессе вечернего допроса ненароком меня отравил! Нет, вряд ли это было умышленно, они же тут за каждого арестованного отвечают… Но факт — отравил, сволочь.
Добравшись до кушетки, я накинул на плечи одеяло — что-то меня знобило, сел и, обнаружив на тумбочке литровую бутылку «Аква минерале», принялся жадно пить.
Да, вот это кстати. Помимо всего прочего, меня мучила жажда. Напившись, я закутался в одеяло и хотел было прилечь, но тут очень своевременно вспомнил, что нахожусь в кабинете врача. В медицине я разбираюсь примерно так же, как и в криптозоологии, но, полагаю, аспирин в моем состоянии будет весьма полезным.
Подойдя к стеклянному шкафчику с лекарствами, я подергал дверцу. Шкафчик был заперт. Поразмышляв немного, я решил, что стекла в нем вряд ли пуленепробиваемые. Осматриваясь в поисках подходящего предмета, я задержал взгляд на массивной подставке для ручек и уже было сделал шаг по направлению к столу, но тут квадратный репродуктор ленивым голосом предупредил:
— Не балуй.
От неожиданности я вздрогнул и принялся крутить головой. Камер видно не было, но это вовсе не значило, что их тут нет.
— Ну и ладно, обойдемся без аспирина, — пробормотал я, возвращаясь к кушетке.
Я лег, укрылся одеялом — меня по прежнему знобило, и, чтобы отвлечься от своего плачевного состояния, попробовал сосредоточиться на событиях вчерашнего вечера. Вернее, на той его части, в которой мне было хорошо.
Бытует расхожее мнение, что люди, пережившие допрос с «сывороткой правды», ничего об этом не помнят. Да-да, в некоторых книгах так и написано: «он выдал все, что знал, но по понятным причинам не помнил ничего, что с ним происходило во время процедуры». Не знаю, может, это какая-то другая «сыворотка» или люди не те… А может, все то же самое, но врут, ибо стыдно за невольное предательство…
В общем, я выдал все, что знал, но при этом прекрасно помню все, что со мной происходило. И что самое неприятное: меня не пытали, не били, и вообще, никак не принуждали к этому. Врать в таком состоянии нереально, это проверено на практике, но у меня все время был выбор — я мог просто промолчать. А если бы хватило ума запастись «домашними заготовками», наверно, можно было бы ими как-то воспользоваться. Впрочем, об этом я уже говорил…
Мои мрачные размышления были прерваны приходом доктора и Никиты. Доктор выглядел так же, как и вчера: грустный, помятый, недовольный жизнью и меланхоличный. Никита, напротив, цвел и пах: вид у него был такой, словно он только что выиграл в лотерею очень много денег и теперь придумывал, на что бы их потратить. Впрочем, траты, вполне возможно, уже начались: Никита имел при себе новенький объемный пакет с логотипом универмага «Дряблый Гик». Вид этого логотипа наполнил мое сердце непрошеной грустью.
