Несмотря на трагичность момента, доктор покраснел от смущения, потупил взор и не нашел, что ответить негодяю, по-хозяйски копавшемуся в его пакете.
— Не смущайтесь, доктор, — успокоил его Валентин, сортируя препараты. — Почти все нищие бюджетные врачи так делают, это своего рода стандарт, потому-то и попросил ключи… Ага, вот как раз то, что нужно.
Валентин отобрал нужный препарат, заправил шприц и протянул доктору:
— Вы сами или помочь?
— Вы полагаете… — усомнился доктор.
— Обязательно, — категорично кивнул Валентин. — Вам нужно как следует расслабиться и уснуть. Иначе ваше интеллигентское сердце не выдержит такой колоссальной нервной нагрузки.
— А если…
— Тогда мы вам поможем.
— Ладно, давайте я сам…
Схожий по действию препарат был у Валентина с собой — на случай, если в докторском сейфе не окажется подходящей тинктуры или доктор окажется нереально честным. Но коль скоро все получилось в пределах нормы, свой препарат можно приберечь для другого случая.
После инъекции Валентин усадил доктора за стол, дал ему лист бумаги с ручкой и продиктовал:
— Очень жаль, что пришлось так поступить, но другого выхода я не вижу. Простите меня за то, что я сделал. Подпись.
Продиктовал и напрягся: даже такой прекраснодушный тип, как доктор, в этом месте может заподозрить подвох.
— Вы хотите повесить ЭТО на меня?! — увы, обостренная совесть интеллигента оказалась сильнее инстинкта самосохранения. — Вы его… А я, значит…
— Пишите, доктор.
— А если…
— Тогда поедем к вашей семье. А потом все равно придется написать ровно то же самое.
— Господи… Что ж вы за люди такие! — с горечью воскликнул доктор, хватая ручку. — Повторите, я не запомнил…
Валентин повторил текст обращения.
Доктор торопливо написал и поставил внизу аккуратный автограф, неброский и скромный, как и вся его жизнь.
Валентин прочитал записку: доктор допустил некоторую отсебятину и в одном месте сделал орфографическую ошибку, но это вполне объяснимо сильным душевным волнением, так что переделывать не обязательно.
— Хорошо, — Валентин придавил листок органайзером и принялся выкладывать из пакета «стандартный набор»: несколько салфеток, коробку конфет, упаковку с пирожными, лимон…
И литровую бутылку недорогого коньяка.
— Ну уж нет, вот это увольте! — отказался доктор, слегка заплетаясь языком: препарат уже начал действовать. — После этой инъекции ваш коньячок — это вовсе не релакс, как вам мнится, а страшный яд, даже в самых малых дозах. Понимаете, сочетание алкоголя с…
— Я знаю доктор, можете не продолжать, — Валентин, пошарив в тумбочке, достал старозаветную чашку с намертво въевшимися следами многочисленных чаепитий и на две трети наполнил ее коньяком. — Пейте.
— О боже… — потерянно пролепетал доктор. — Вы что, хотите…
В этот момент в кабинет вернулись Палыч и Шота.
Валентин вопросительно посмотрел на Палыча. Мрачный, как грозовая туча, Палыч молча кивнул.
Все ясно, дело сделано.
— Готов, — Шота счел нужным озвучить безмолвный ответ более развитого собрата. — Без вариантов.
Палыч досадливо скривился — чувствовалось, что он еле сдерживается, чтобы не отвесить оплеуху своему словоохотливому помощнику.
— Пейте, доктор, — вернулся к теме разговора Валентин.
— А иначе…
— А иначе поедем к вам домой! — ненавидя себя, желчно проскрипел Валентин. — А потом, после ВСЕГО, все равно заставим пить! Силком вольем, если понадобится…
Доктор несколько мгновений колебался, завороженно глядя на чашку, затем надрывно всхлипнул и в три глотка осушил ее.
Валентин тотчас же наполнил чашку.
— Повторим для верности…
Повторили трижды. В итоге доктор выхлебал полбутылки с интервалом в две минуты.
— А теперь можете с чистой совестью отдыхать, — Валентин принял доктора под руки, довел до кушетки и заботливо уложил. — Спите, не думайте ни о чем. Больно не будет.
— Гореть вам… В аду… — тихо прошептал доктор, погружаясь в последний сон. — Нелюди…
* * *
Когда покидали приемный покой, ласковая медсестра не преминула напомнить о себе:
— Быстро вы! Что, Андрей Федорович сегодня не в духе?
— Да, определенно не в духе, — ответил Валентин. — Что-то совсем без настроения. Спать, говорит, хочу. Пришлось оставить ему все и раскланяться. Пусть отдыхает…
* * *
— Все в норме. Проводили родственника и его лечащего врача.
— То есть эскулап оказался осведомленным?
— Да. Присутствовал, слышал, знает. Прозвучали две персоны. Остальные члены консилиума на них вроде бы не отреагировали.
— Вроде бы?
— Большего узнать не удалось. Искренность была — триста процентов.
— Ну что ж… Хорошо, спасибо за работу.
— Мы свободны?
— Разумеется. Сейчас заедете в одно местечко, заберете результаты консилиума, и — по домам. Просьба такая же: цивилизованно, без лишнего шума. В общем, в твоем стиле.
— Сделаем. А что за местечко?
— Поезжайте в сторону Ленинградки, не спешите, откройте левое заднее окно. Предупреждаю: сезон охоты на «Ямах» еще не открыт, так что палить не надо.
— Эмм… Не совсем понял: на кого сезон не открыт?
— Да там увидите. Все, до связи.
На пересечении Ленинградки и Беговой машину Валентина догнал невесть откуда выскочивший байкер на «Ямахе», ловко забросил в открытое окно небольшой сверток и пулей умчался восвояси. Предупреждение генерала было весьма своевременным: при других обстоятельствах Палыч и Шота мгновенно изрешетили бы ночного ездуна, попытавшегося забросить что-то в салон их машины. Потому что при других обстоятельствах это «что-то» запросто могло оказаться гранатой.
Остановились, посмотрели, чем нынче по ночам швыряются байкеры.
В свертке была записка и несколько фото: полный симпатичный мужчина средних лет, с плешью и недюжинным умом во взоре. На трех из пяти фото мужчина был с трубкой — такая вот своеобразная характерная деталь. Лицо мужчины показалось Валентину знакомым, возможно, приходилось пересекаться по службе.
Запомнив данные, Валентин устроил пожар в ближайшей урне, спалив всю доставку вместе с пакетом.
— Едем на Фрунзенскую набережную.
* * *
Рекогносцировка много времени не отняла — Валентин прекрасно знал этот район. «Объект» проживал в одной из нескольких «сталинок», образовывавших просторный двор с отличной детской площадкой, беседками и ухоженными клумбами. Двухкомнатная квартира «объекта» располагалась на третьем этаже, окна выходили не во двор, а на пешеходную аллею, вдоль которой росли вездесущие московские тополя.
