Книга Полигон смерти, страница 22. Автор книги Лев Пучков

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Полигон смерти»

Cтраница 22

Мама Валентина — такая же пышка как и Нинель, только чуть погабаритнее (а в районе бюста дважды чуть или даже совсем не чуть) и, естественно, постарше, была уже заметно навеселе, поэтому на мой странный внешний вид внимания не обратила.

Видимо, Нинель отрекомендовала «высокого гостя» в самых выгодных тонах: Валентина без преамбул обняла меня с не женской силой, чуть не придушив колоссальным бюстом, расцеловала куда попало и с чувством воскликнула:

— Поздравляю! Шикарный выбор! Молодец, какой молодец!

— Ну вот… уже и «поздравляю»… — печально прогудел Коробов.

— Заткнись, хмырь! — неожиданным хором воскликнули Нинель с мамой, а мама ещё и добавила: — А то я те ща здоровье-то поправлю!

— А ну, кому там поправить? — раздался хриплый голос из дверного проёма.

За Валентиной, оказывается, притащился здоровенный мужлан с лицом профессионального убийцы и с кулачищами двух вместе взятых братьев Кличко. Мужлан в гостиную не вошел, видимо, блюдя некую договоренность, стоял, покачиваясь, в дверях и преданно смотрел на бюст Валентины. Кровожадным он не выглядел, скорее, верноподданным и готовым к любой работе, и про поправку здоровья уточнил не агрессивно, а старательно, примерно в том же аспекте, как «а не надо ли вам что-нибудь тяжёлое передвинуть?».

Виталик немедля спрятался за Коробова.

Коробов ссутулился, стал меньше ростом и принялся старательно рассматривать незатейливые пейзажи, висящие на западной стене.

— В общем, Сашок, — если ЭТИ тебе надоедят, приходи к нам, — не обращая внимания на рефлексии публики, сказала Валентина. — У нас там хорошо, не то что с ЭТИМИ.

— Обязательно, — пообещал я. — Вот Катю дождусь… Как только… Так и сразу…

После этого Валентина ещё разок обняла меня и удалилась на свою территорию. Преданный мужлан неотвязной тенью следовал за ней.

— Мер-р-рзавцы! — шёпотом прорычал Виталик, выдвигаясь из-за спины Коробова. — Какие мерзавцы! Быдло…

— Да, замечательная компания, — грустно прогудел Коробов и, протяжно вздохнув, присовокупил: — Александр… может, вам в самом деле пройти на кухню? У вас с ЭТИМИ наверняка масса общих интересов…

— Ну, это не тебе решать, — буркнула Нинель, доставая из серванта хрустальный бокал и наполняя его рубиновым нектаром из хрустального же пузатого графинчика. — Сашка, держи, с тебя штрафная.

Я было усомнился, стоит ли мне сейчас нагружать и без того траченный организм, но Нинель с компетентностью врача заявила, что это будет только на пользу: анестезия, релакс, снятие комплексов по поводу побитой внешности, уравнивание в градусе с компанией…

— Короче, пей, не сомневайся!

Я пожелал присутствующим всяческих благ и по-гусарски опрокинул бокал (а там было грамм сто с довеском).

Хорошо пошла! Живительная влага была сладковатой и душистой, с выраженным послевкусием спелой сливы, и почти сразу в голове приятно зашумело.

Я спросил, чем меня только что опоили, и мне наперебой стали объяснять, какой это замечательный напиток, во всех отношениях полезный и приятный, проверенный рецепт, чистота, гарантия качества…

В итоге оказалось, что это разведенный ровно пополам спирт, настоянный на сливе и приправленный мускатным орехом. Я сразу вспомнил настойку Гордеева и простодушно спросил, почему местные виноделы не гонят самогон, а предпочитают вульгарный спирт. Ведь правильно сделанный домашний самогон во всех отношениях лучше фабричного суррогата для массового потребления, которым родина травит население…

Тут меня вежливо поправили, что я забываю о местной специфике. Самогоном в Городе сто лет никто не балуется, потому что спирт гонят на химкомбинате, в каких угодно количествах, и он здесь настолько хорош, что, пожалуй, во всей России такого не сыскать. И стоит сущие гроши. Самый распрекрасный самогон в сравнении с таким чудо-спиртом — третьесортная сивуха, и до тех пор, пока стоит «Чёрный Сентябрь», никому из местных даже в страшном сне не приснится домашнее самогоноварение. Аминь.

Ну и ладно. А наливка в самом деле была настолько хороша, что по прошествии незначительно времени я не стал отказываться от второго бокала. Анестезия, сказано же…

Под наливку и вкуснейшие маринады живенько обсудили мой эскиз. Все слащаво хвалили мой талант, а бас-профундо… эмм… Коробов, в смысле, наоборот, всячески изругал. Такая полярность показалась мне нарочитой, результат, скорее, был где-то посередке, в прямом смысле: эскиз получился средненьким, выехал на одном вдохновении (увы, с портретистом Кожедубом мне никогда не сравняться).

Умиротворенный и расслабленный, я не стал спорить с Коробовым, намекнув только, что это всего лишь эскиз, а в Москве я сделаю полноценный портрет маслом, выставлю его на вернисаж и вот тогда уже прошу любить и жаловать…

Нинель, однако, яростно вступилась за меня: по делу ничего путного не сказала, но благополучно засыпала Коробова аргументами в формате «сам дурак» и в качестве особо веского довода присовокупила:

— Слышь ты, хмырь: сначала сам нарисуй Катьку, а мы посмотрим, как у тебя выйдет! Критиковать все мастера, а ты сам попробуй!

Коробов гордо заявил, что он не портретист, а мастер плаката и с его специализацией нельзя рисовать Катю, ибо это будет натуральное кощунство по отношению к ТАКОЙ натуре.

Общество восприняло это заявление как добровольный «слив» и дружно освистало моего оппонента.

Получив такую тотальную обструкцию, Коробов обиженно поднял руки:

— В таком случае прошу считать, что я полный профан в ИЗО и ничего не понимаю в портретах. Всё, я пристыженно умолкаю…

Должен заметить, что бас-профундо слово держать умеет: он молчал весь вечер, сидя в уголке и грустно созерцая сполохи фейерверков за окном. Между вторым и третьим бокалом наливки я ещё вполне осмысленно воспринимал обстановку, так что чувствовал некоторую неловкость и поглядывал в сторону унылого мастера плаката, скажем так… несколько виновато.

Наблюдательный Виталик заметил это и язвительно пробурчал:

— Вы что, чувствуете неловкость? В смысле, «понаехал тут варяг и порушил весь местный уклад»? Не стоит, уверяю вас! Он заслужил это.

— Но, понимаете… Я ведь и в самом деле…

— А! Может быть, вы полагаете, что это некое глубокое трансцендентальное переживание? Вы почти не ошиблись, только это явление несколько иного плана. Я вам скажу, что это такое, я знаю этого типа с детских лет. Видите ли, Александр, это… это глубокое самолюбование. Это крайний эгоцентризм, плавно перетекающий в солипсизм. Я вам переведу, что значит эта загадочная грусть: «Вы все меня недостойны! Не мешайте мне, я любуюсь собой! Не прикасайтесь ко мне, Великому, пойдите все вон!»

С того момента, как Коробов принял обет молчания, в нашей компании воцарились мир и относительная благодать. Относительные — это потому что Коробов никуда не делся, он был рядом и безмолвно сочился тяжёлой энергетикой, направленной преимущественно на меня.

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация