Приблизившись к „БМВ“, Цилин наклонился к приоткрытому заднему стеклу и что-то спросил у игравших в шахматы. Из окна показалась рука с зажигалкой. Я напрягся — очень неудобная позиция для массового разоружения. Надо открывать дверь, вламываться вовнутрь, это довольно долго…
Аккуратно прижав вытянутую руку к срезу стекла, Цилин вдруг перехватил швабру наподобие бильярдного кия и два раза коротко долбанул ею внутрь салона.
Эх ты! Ну ты даешь, инструктор! Надо будет взять на вооружение этот прием. Две головы, возвышавшиеся над заднем сиденьем „БМВ“, безжизненно свесились набок. Определенно, собровцы не зря платят своему наставнику!
Открыв дверцу, Цилин забрал пистолет у того, кто был к нему ближе, и опрометью бросился в подъезд. Прильнув к окуляру, я прижал наушники поплотнее и досадливо поморщился. В этот момент микрофон начал пичкать мой слух оргастическими вскриками Гнилова, подскакавшего к финишной черте, и непрерывным воплем милашки Цилиной, намертво выпавшей из обстановки.
Цилин — опытный боец — не стал возиться с замками и цепочкой. Судя по оглушительному грохоту, перекрывшему акустическое оформление оргазма, инструктор тривиально вышиб дверь мощным ударом ноги.
Спустя несколько секунд микрофон уловил нечто похожее на рев раненого зверя. Затем — почти без паузы — восемь хлестких выстрелов дуплетом: четыре серии по два. Так стреляют профессионалы, работая по групповой мишени.
В поле моего зрения выплыла широкая спина инструктора, которая пятилась к окну, — микрофон уловил сдавленные рыдания. Я смахнул со щеки невольно набежавшую слезинку и начал собирать свои причиндалы. Понимаю я это дело. Сам такой…
Глава 4
Субботнее утро было ужасным. Во-первых, вчера, по прибытии домой после посещения прозекторской, я стремительно принял на грудь содержимое 750-граммовой бутыли „Смирнова“. Принял в единоличном порядке и на пустой желудок. Результат не замедлил сказаться с самого ранья: едва добравшись до санузла, я минут пять эффективно пугал унитаз, повергая в смятение Милкину няньку.
Во-вторых, муки душевные и скверное физическое состояние резко усугубил разговор с Оксаной, которой я имел неосторожность позвонить в надежде организовать секс-терапию с доставкой на дом.
Эта мегера, эта паразитка, эта… эта… короче, она опять, весьма не кстати, решила меня помучить.
— Выпиши каталог медицинских изделий, — велела она ленивым голосом, — изучи все аннотации на контрацептивы и законспектируй в тезисной форме. Когда сдашь мне зачет по порядку пользования, тогда и поговорим. — И хлобыстнула трубку на рычаги.
— Ах ты ж, ублюдка!!! — вскричал я в ярости и хотел было швырнуть трубку в стену. Но, полюбовавшись на свое некачественное отражение в полированной поверхности прикроватной тумбы, передумал и аккуратно вставил трубку в гнездо. Свое все — не дядя подарил. Да и потом — аппарат здесь причем? Вот если бы эту мегеру — да об стену! Тогда да — это я понимаю!
Я живо представил себе со мстительной радостью: хрупкая шея аналитички в моих крепко сжатых, могучих руках; глаза выпучены, пена на губах, башка дергается туда-сюда… М-м-м-м-м! Блеск! Последние конвульсивные рывки — и… Нет, лучше слегка придушить, а потом все на ней изорвать в клочья, а потом оттарабанить по полной программе: грубо, громко, дерзко и беспощадно. Чтоб вела себя прилично!
Потерзавшись до 12.00 сомнениями по поводу целесообразности своего существования в этом мире, я решил отправиться к Бо. Бо — это последняя инстанция. Когда мне хорошо и дела идут, я о нем и не вспоминаю. А когда жизнь кажется невыносимой, я отправляюсь к Бо. Потому что Бо — мой кровный брат. Я — это он, он — это я. По ходу повествования вы поймете, отчего так обстоит дело.
Навертел номер. Дождался, когда в трубке раздастся ленивое сопение. Бо всегда сопит в трубку (у него перебит нос) и молчит — ждет, когда абонент представится.
— Это я, — доложил я.
— Ну.
— Хочется стреляться.
— Ну!
— Ага! Щас возьму и застрелюсь — если у тебя сегодня баня не топится.
— Ну-ну…
— Короче, я еду?
— Ну.
— Да фуля ты „ну“ да „ну“! Скажи русским языком — ты меня ждешь или где?
— Эндр би торуц цол угав! — протараторил Бо. — Эндр нанд керг дала! Во как!
Это я уже выучил. В переводе с калмыцкого это значит: я занят, у меня дела. Но это также значит, что он будет рад меня видеть в любое время дня и ночи. Потому что за последние два года, когда Бо действительно был занят (в тот день, как потом выяснилось, имела место экстренная разборка с залетными дагами, в ходе которой образовалось шесть трупов), он ответил мне что-то типа:
— Извини, малыш, сегодня тебе лучше отдыхать дома.
— Через сорок минут буду, — пообещал я. — Передавай привет Коржику — я его сегодня пополам порву.
— Ну, — согласился Бо и отключился.
Проинструктировав Милкину няньку, я прыгнул в „Ниву“ и помчался в Верхний Яшкуль, в штаб-квартиру Бо.
Предшественник Бо, Грек, дислоцировался в Вознесеновке и оттуда заправлял всей периферией Новотопчинска. Заправлял жестоко и нецелесообразно, а порой совершенно безграмотно. Проявлял политическую близорукость — не пожелал своевременно вникнуть в изменение ситуации на криминально-деловом фронте. За это и пострадал: аннулировали Грека. Ваш покорный слуга к этому делу некоторым образом приложил ручонки (подробнее см.: „Профессия — киллер“).
С тех пор прошло два года и многое изменилось. Четыре небольших городка периферии, которые являются ядром нашей процветающей фирмы — без преувеличения кормят всю область. Там находятся все наши производственные фонды.
Бо не разрывается на части, как это делал Грек, прыгая со своей удалой бригадой в места прорыва и оставляя то тут, то там тела запытанных насмерть фермеров. Теперь в каждом городке своя бригада, организованная по армейскому принципу и состоящая из вышколенных и исполнительных бойцов. А все вместе и есть периферийная группировка, которой успешно рулит Бо.
И хотя Вознесеновка — самый крупный и наиболее удобно расположенный населенный пункт (ближе к городу), Бо обретается в Верхнем Яшкуле. В Вознесеновке жила семья Грека: брат, племянник, двоюродный брат и трое взрослых сыновей. В процессе смены власти люди Бо вырезали эту семью. Под корень. Неудобно Бо жить в таком месте…
Впрочем, что это я: все Бо да Бо! Давайте я вам представлю этого парнишу. Он стоит того, чтобы познакомиться с ним поближе.
Итак: Болдырев Бокта Босхаевич. Понятно теперь, почему Бо!? 1958 года рождения, калмык. „Я сын репрессированного народа“, — так частенько он себя величает. Родился в поселке Решеты Красноярского края, куда Сталин в свое время ловко пристроил его родителей — в числе двухсот тысяч калмыков, сосланных из южных степей на бескрайние заснеженные просторы Сибири.
