— Чушь! — возмущенно оборвал я неожиданно созревшего философа. — Какая чушь! И потом — что это за странное желание спасти постороннего человека? А? Кто я вам?
— Ты мне не посторонний, — тихо сказал Бо. — ты мне боевой брат, Бакланов. И ты меня очень порадуешь, если спасешься. Гоблины на говно от злости изойдут! Я буду здорово потешаться, если так получится! Ну! Я тебя очень прошу!
— Ну, посмотрим, — неуверенно пробормотал я, подходя к двери и устраиваясь поудобнее у щели. — Посмотрим, может чего-нибудь получится…
Во дворе, у глиняной печи с открытым верхом, мирно пили чай четверо наших часовых. Они лениво переговаривались и даже не смотрели в нашу сторону. Правильно — я бы тоже не смотрел, если бы знал, что в сарае один пленник намертво прикручен к лавке, а второй не в состоянии шагу ступить.
— Четверо. — Я обернулся к Бо и показал ему четыре пальца. — Их там аж четверо! Ни хера не получится, капитан! Придется…
— Их там всего четверо, — невозмутимо оборвал меня Бо. — Четверо бандитов, которые не ожидают нападения. Забор — полтора метра, так что из соседних дворов не видно. Выйди, тихо убей их и уматывай.
— Ну вы скажете! — возмутился я и слегка замялся. — Я это… Ну, я еще никого не убивал вот так… Ну, я вообще еще никого никогда не убивал!
— Вот это пробел в твоем воспитании! — хмыкнул Бо и поинтересовался: — Как они сидят?
— Один слева, если от нас идти, а трое — на противоположной стороне, рядом друг с другом. Очень неудобно.
— Нет, напротив, как раз все удобно, — возразил Бо, — очень удобно. Давай вот что: возьми меня на закорки, хорошенько разгонись и выскакивай во двор. Давай!
— Зачем? — удивился я. — Зачем на закорки?
— Бросишь на тех, что трое, задавишь того, что один, и ходу. А с этими тремя я развлекусь напоследок.
— Как это брось? — спросил я. — Вам же будет больно!
— Пф-ф-ф! — Бо презрительно фыркнул. — Больно! Я солдат! И потом — я все равно скоро умру. Ну!
Я взвалил грузное тело ротного на плечи и несколько секунд топтался на месте, разминая мышцы. Адаптировавшись к нагрузке, я разогнался, долбанул ногой дверь и вывалился во двор.
Гоблины, сидевшие у печи, оторопело разинули рты. Рывком бросив Бо на троих, сидящих справа, я повалился на одинокого левого бородача и вцепился обеими руками ему в горло.
Что в тот момент происходило вокруг, я не видел — все было как в тумане. Во-первых, я ослеп от яркого света, выскочив из темного сарая. Во-вторых, это был первый реальный противник, которого мне пришлось брать в рукопашной схватке. Брать практически без подготовки, с ходу. Из головы вдруг как-то вылетели все хитрые приемы, которые я оттачивал в течении многих лет, все точные удары и комбинации. Задавить! Во мне жило одно стремление — душить гада до тех пор, пока не перестанет трепыхаться. Это был первый. Первый враг, попавшийся мне в руки на поле боя.
Когда тело гоблина обмякло, я отпустил его горло и вернулся в реальную обстановку. Вокруг было тихо. Бо, возлежавший на каком-то бревне, максимально вытянув шею, крутил башкой на все триста шестьдесят градусов — высматривал, не обнаружил ли кто нашей эскапады. Три его клиента распростерлись рядышком, не подавая признаков жизни. Шеи у них были неестественно вывернуты набок.
— Этого я в висок долбанул, — пояснил Бо, заметив, что я от удивления разинул рот. — А шею — на всякий пожарный. Для закрепления. Давай — закрой рот и одевайся. А то щас хватятся — шуму-то будет!
Помотав головой, я вернул ясность панорамы. Как во сне, принялся раздевать поверженного мной гоблина. Он слабо шевельнулся и застонал.
— Не додушил! — укоризненно прошептал Бо. — Ну ты даешь, Профессор! Пожалел, что ли? Давай, давай, шевелись! А я автоматы заберу и поползу в сарай…
Согласно промычав нечто нечленораздельное, я вдруг чуть не подпрыгнул от внезапно посетившей меня мысли. А ну-ка, ну-ка… Бысторо обрядившись в „комок“ гоблина, я вытащил из ножен его кинжал.
— Цирюльня открыта! — торжественно провозгласил я и принялся быстро сбривать с головы своего клиента могучую растительность.
— Э, э, лейтенант! Ты че — совсем е…нулся?! — озабоченно пробормотал Бо, тыкая мне под нос часы одного из убитых гоблинов. — Три минуты! У тебя осталось три минуты! Брось этого ишака и дергай отсюда!
— Я придумал, как нам спастись обоим, — сказал я, продолжая сосредоточенно брить гоблина.
— Ну не дуркуй ты, а! — отчаянно зашептал Бо. — Ну смотри: через село — двести метров. Я вешу сто двадцать кг. Если ты меня потащишь, выдохнешься намертво уже к концу первой сотни. А к концу первой сотни они как раз чухнут и не спеша сделают из нас обоих дуршлаг! Ну…
— Я их отвлеку, — невозмутимо заявил я, заканчивая бритье. — Отвлеку очень сильно.
— Как?! Как ты их отвлечешь, идиот?! — горько спросил Бо. — Голую жопу покажешь?
— Голого гоблина, — уточнил я и принялся тереть уши свежеобритому клиенту. Приведя его в чувство, я склонился близко к его лицу и пояснил:
— Мы перебили всех твоих корешей, чмо. Даю тебе двадцать секунд. Бежишь как можешь быстро и не оглядываешься. Оглянешься — очередь в спину. Остановишься — тоже очередь. Бежишь отсюда до распадка. Понял?
Гоблин ошалело вытаращился на меня и проблеял: „Э-э-э?!“ Для тех, кто не в курсе, поясню: когда человека „усыпляют“ подобным образом — передавливая сонную артерию, — он, очухавшись, не может вспомнить, что с ним только что было. Как правило длится это не долго — от тридцати секунд до трех минут, в зависимости от индивидуальных способностей организма. Этакая кратковременная амнезия. Так вот, в этот промежуток времени любая вновь поданная информация воспринимается необычайно свежо и остро.
— Отсюда до распадка — бегом, — с нажимом прошептал я в свежепорезанное лицо гоблина, — иначе стреляем в спину. — И, залепив ему смачную пощечину, рявкнул в ухо: — Пошел!
Вскочив, как встрепанный, гоблин во всю прыть ломанулся к распадку, пригнув голову к груди и высоко вскидывая ноги. Если бы не трагизм ситуации, я бы здорово посмеялся. Три минуты назад этот парнишка, как и все его братья-гоблины, выглядел очень круто и солидно: окладистая борода, шевелюра, перевязанная зеленой лентой, новый „комок“ с разгрузкой и вообще… А сейчас он улепетывал, как заяц-переросток, высокий, нескладный, гололицый, лысый, в трусах — короче, похожий на новобранца, удравшего с призывного пункта. Или на одного из пленных офицеров, раздетых до трусов…
Гоблины переполошились. Они выбегали из всех своих укрытий, орали что-то во все горло, улюлюкали и пускались в след за убегавшим. Некоторые вскидывали автоматы вверх и давали короткие очереди в небо, заливисто хохоча, когда бегун пригибал при этом голову и делал петли наподобие лисицы. На наш двор никто обратить внимание не пожелал.
— А теперь нам действительно пора, — сообщил я ротному, вешая на грудь автомат одного из убитых и приноравливаясь, как бы лучше взвалить на плечи своего командира.
