– В основном романсы…
Жана Петровна пристально всмотрелась в лицо Оли. И вдруг
спросила:
– Послушай, а твой папа не Алексей Нежданов?
Оля даже рот открыла от удивления.
– Но как вы догадались?
– Боже мой, это же самый любимый мой певец! Я его
просто обожаю! У меня есть все его записи. Ах ты, господи, ты очень, очень на
него похожа.
– Да? Обычно мне говорят, что я больше похожа на маму…
– Ничего подобного! Ты просто вылитый отец! О, я так
рада, что познакомилась с тобой! Ты должна сказать отцу, что у него есть такая
страстная поклонница!
Она опять закатила глаза, и Даша с ужасом подумала: «Сейчас
опять начнет читать стихи». И точно!
Природы баловень, как счастлив ты судьбой!
Всем нравятся твой рост и гордый облик твой,
И кудри пышные, беспечностью завиты,
И бледное чело, и нежные ланиты,
Приподнятая грудь, жемчужный ряд зубов,
И огненный зрачок, и бархатная бровь.
– Это кто написал? – перебила завывающую даму Оля.
Та, словно очнувшись от сна, недоуменно взглянула на
девочку, но ответила:
– Это Фет. Слыхала про такого поэта? Впрочем, ты ведь
не можешь не знать эти стихи:
Сияла ночь. Луной был полон сад, лежали
Лучи у наших ног в гостиной без огней.
Рояль был весь раскрыт, и струны в нем дрожали,
Как и сердца у нас за песнею твоей.
– Да-да, – перебила ее Оля, – этот романс я
знаю, папа его поет.
– Извините нас, Жанна Петровна, – словно бы
осуждая невоспитанную подругу, сказала Даша, – но у нас не так много
времени, и нам хотелось бы узнать все-таки про Евгению Митрофановну…
– Ну да, ну да… Так о чем шла речь?
– Она поселилась в вашей квартире и очень за собой
следила, – напомнила Даша.
– Да, и еще в ней была какая-то бесшабашность, что ли…
Помню, один сосед, шофер, страшно напился и начал бить жену, что нередко
бывало, и соседи предпочитали не вмешиваться. А она его вмиг усмирила, да так,
что он больше никогда руку на жену не поднимал.
– Что же она сделала?
– Не знаю. Когда я ее об этом спрашивала, она только
смеялась. Она вообще умела удивительно уходить от ответов на неудобные или
неинтересные ей вопросы. Я была по-девчоночьи просто влюблена в нее и пыталась
во всем ей подражать… Иной раз до смешного. Моя мама все говорила: «Жанна, не
обезьянничай!» Но куда там! А Женечке даже нравилось мое восторженное
поклонение, она много времени на меня тратила. По театрам водила, потом в моду
вошли поэтические вечера, и она меня с собой таскала. Видимо, я каким-то
образом заменяла ей умершую дочку. Я со всеми своими проблемами не к маме шла,
а к Женечке, маме все некогда было, а Женечка всегда для меня время находила…
– Жанна Петровна, а ее муж, он не вернулся из
лагеря? – спросила Даша.
– Нет. Он там погиб. Его посмертно реабилитировали.
– И Евгения Митрофановна больше замуж не вышла?
– Нет. Романы у нее какие-то случались, а замуж не
вышла. Хотя за ней иногда такие знаменитые артисты ухаживали…
– А подруги у нее были?
– Была одна закадычная подруга с раннего детства, вот
как раз Кирочкина бабушка. Ну и еще дружила она с одной певицей из Большого
театра. Не слишком знаменитой, но довольно известной одно время. Кстати,
недавно я ее видела в какой-то передаче об истории Большого театра.
– А как ее фамилия? – быстро спросила Оля.
– Журавленко. Наталия Дмитриевна Журавленко.
У Оли что-то промелькнуло в глазах, но она смолчала.
– А что дальше? – спросила Даша.
– Дальше? Я потом замуж вышла, а Женечка квартиру
получила в Черемушках.
– Но в последние годы она не в Черемушках жила, –
заметила Даша.
– Совершенно верно. Она очень долго занималась обменами
и в результате получила эту двухкомнатную квартиру. И тогда успокоилась. Все
говорила, что не желает жить в однокомнатной панельной клетушке, ну и все
такое… Она к старости вдруг все свои барские фанаберии вспомнила.
– Барские? – удивилась Даша. – Какие уж там
барские фанаберии при такой жизни?
– Не скажи, – ласково улыбнулась Жанна
Петровна. – Кровь, видно, взыграла дворянская. Отец у нее из дворян был, а
уж мать и вовсе княжна. Только ей всю жизнь это скрывать приходилось. Постойте,
девочки, а вы почему это так Женечкой интересуетесь?
Девочки переглянулись. Жанна Петровна явно никакой опасности
не представляет, и можно с ней говорить начистоту.
– Понимаете, Жанна Петровна, моя бабушка была соседкой
Евгении Митрофановны. Они жили на одной площадке и даже, можно сказать,
дружили.
– Твоя бабушка такая интересная элегантная дама, да?
Она что-то преподает, если я не ошибаюсь?
– Да.
– И почему же ты ко мне пришла? Разве твоя бабушка
ничего этого не знает?
– Бабушка говорит, что Евгения Митрофановна была очень
закрытым человеком и мало что о себе рассказывала.
– Это правда, – кивнула Жанна Петровна, отрезая
себе еще огромный ломоть торта. – Но почему ты ею заинтересовалась?
– Да вот странная история вышла… Дело в том, что
Евгения Митрофановна оставила мне небольшое наследство…
– Наследство? Тебе? – побледнела вдруг Жанна
Петровна. – И что же это за наследство, если не секрет?
– Старый черный баул, а в нем всякие старые тряпочки,
сумочка бисерная, бинокль театральный, старый веер с обгоревшей пластинкой,
туфельки шелковые какого-то детского размера…
– Странно, я никогда не видела у нее никакой бисерной
сумочки. Это был совершенно не ее стиль… Вот баул помню. И крохотные туфли,
говоришь? Но у Женечки был тридцать восьмой размер.
– Бабушка говорила, что, кажется, эти туфельки ее
прабабки или что-то в этом роде.
– Совсем странно. Она утверждала, что у нее не осталось
от прошлого совсем ничего… Только камея… Кстати, неизвестно, куда она девалась…
– Камея тоже была в бауле.
– Да? Голубая камея?
– Да, очень красивая вещь.
– Ну еще бы! И почему это она тебе ее завещала? –
с нескрываемой завистью осведомилась Жанна Петровна. – Ты была хорошо с
ней знакома?
– Я видела ее раза три, не больше.
– Очень странно!
– Вот и мне тоже странно. Потому-то мы к вам и пришли!
