Девочки переглянулись и быстро пересказали милой женщине
все, что услышали, и все, что знали сами. Любовь Ивановна выслушала их, и вид у
нее при этом был недоуменный. И вдруг она захохотала, да так, что начала икать.
Она уже держалась за живот, стонала, на глазах выступили слезы. Девочки только
испуганно переглядывались, решив, что у бедной женщины истерика. Наконец Любовь
Ивановна немного успокоилась.
– Ну девочки, ну насмешили. Ой, мама, не могу!
Сокровища? Богатство? Вы из-за этого ко мне приехали?
– Нет, – решительно ответила Даша, – мы
ничего такого не ищем. С какой стати незнакомый человек станет мне сокровища
какие-то оставлять? Я и так считаю, что камея по праву принадлежит вам. И я,
конечно, ее вам отдам!
– Даша, не вздумай, – махнула рукой Любовь Ивановна.
– Но мы приехали потому, что эти люди все время чего-то
от нас хотят. Они считают, что есть какое-то сокровище… И почему-то особенно им
нужны фарфоровые кольца для салфеток… Откуда же они про них знают?
Любовь Ивановна опять засмеялась. Потом встала, зачерпнула
воды из прикрытого чистеньким розовым полотенчиком ведра, выпила, поставила
ковшик на место.
– Девочки, это я во всем виновата.
– Как это? – воскликнула Даша.
– Это давняя история, и глупость такая, что и сказать
стыдно. Но придется. Вот уж взаправду – слово не воробей. Нет, ну надо же,
дурак какой… Мы с Митькой в школе вместе учились и вроде даже дружили, так, по
малолетству.
А Женечка, Евгения Митрофановна, тогда уж у нас не жила, в
Москву уехала, жилплощади добиваться взамен отобранной. А вещички свои, пока
суд да дело, у нас оставила. Вот в этом самом черном бауле. Я тогда маленькая
была, ничего по нищете нашей не видела, и мне эти старинные вещички чудом
казались, верхом красоты и богатства. А Женечку я любила больше матери родной.
Такая она была добрая и так со мной, девчонкой сопливой, возилась, столько
внимания мне уделяла. Одним словом, я над этим ее баульчиком тряслась, как
Кощей над… Над чем там Кощей трясся, уж и не помню, да и неважно. А Митька
малый был жаднючий, завистливый… Я от него баул-то прятала всегда, чтоб не спер
чужие сокровища. И вот однажды играем мы с ним во дворе в расшибалочку, а я
гляжу, Женечка идет. Такая красивая, нарядная, а в руках коробка большая,
круглая, я таких и не видела никогда. А она смеется!
«Любаша, – говорит, – бери своего кавалера, пошли
чай пить, я вам торт привезла!» Ох и торт был – большущий, весь в цветах
кремовых, а посредине – заяц шоколадный! Такую красоту даже и подумать нельзя
было ножом резать. Только любоваться. Но Женечка зайца сняла, мне отдала и
говорит: «Спрячь в погреб, потом съешь». А торт нарезала и нам с Митькой по
большому куску дала. Ну, когда мы уже наелись, она и говорит: «Любаша, я за
баулом своим приехала, у меня теперь комната своя, соседи хорошие, можно и
забрать». Ну, посидела она еще, а потом баул забрала и уехала. А Митька
спрашивает:
– Слушай, Любка, а что у ней в этом чемодане?
– Сокровища, – говорю. Причем на полном серьезе.
Женечка сама это все называла «мои сокровища». Ну он и пристал ко мне, как
банный лист. Скажи да скажи, какие сокровища. А мне, надо вам сказать, больше
всего нравились как раз эти самые фарфоровые браслетики. У меня ручонки тогда
тонюсенькие были, я их, бывало, надену и сама себе кажусь невесть какой
красавицей. И еще сумочка бисерная тоже верхом красоты и богатства мне
представлялась. Вот я ему про фарфоровые браслеты и сказанула.
– И все? – спросила Оля.
– Ну, в общем, да. Правда, я сказала, что в них кроется
ключ к таинственным сокровищам, которые спрятаны еще во время Гражданской
войны.
– И он через столько лет решил эти сокровища
найти? – недоверчиво протянула Оля. – Бред какой-то…
– Да как вам сказать, – засмеялась опять Любовь
Ивановна. – С тех пор прошло много лет, мы уж совсем взрослыми были,
Митька отсюда уехал, жил где-то в Казахстане, кажется, а потом приехал на
свадьбу младшей сестры, мы там и встретились. То да се, как живешь, что
поделываешь, словом, обычные вопросы, слово за слово, а потом он вдруг
спрашивает: «Слушай, помнишь женщину, что торт привозила? Ты тогда наврала насчет
сокровищ каких-то?» Ну не признаваться же во вранье! Я и ляпнула: нет, мол, не
наврала, все истинная правда. И вдруг мне в голову стукнуло. А что, если Митька
решит эти самые сокровища искать? Он может Женечке зло причинить, ну я и
говорю: «Нет, Митька, это я тебя тогда разыграла», но мне показалось, что он не
очень поверил. Вот такая дурь. Больше я его и не видела. Да нет, ерунда
какая-то, не мог же он через почти полвека вдруг начать искать какие-то
сокровища выдуманные… Еще если б тогда… Нет, не может быть, не такой уж он
дурак. Или сдурел на старости лет? Ох, погодите, погодите, девчонки… Старость
не радость, память-то интересно устроена. В старости, что сорок лет назад было,
хорошо помнишь, а что позавчера – напрочь из головы вылетает. Это было… погодите,
когда ж это было… А, перед Пасхой. Я в Москву ездила и на обратном пути в
электричке как раз Зинаиду встретила, сестру Митькину. Ну, дорога длинная, мы с
ней и разговорились. Я про Митьку спросила, а она только рукой махнула. Совсем,
говорит, на старости лет рехнулся. Он и всю жизнь с прибабахом был, всю жизнь
какие-то клады искал… И сейчас, говорит, опять что-то ищет, только до добра его
это не доведет. А я значения не придала. А теперь вот вспомнила. Если не
ошибаюсь, в психиатрии даже есть такое понятие – мания кладоискательства.
Впрочем, я в психиатрии не сильна, – улыбнулась Любовь Ивановна.
– Значит, все это просто розыгрыш?
– Даже и розыгрышем не назовешь, – пожала плечами
Любовь Ивановна. – Просто детская дурость. А Митька, видно, и вправду больной.
Так что все понятно.
Девочки сидели как пыльным мешком прихлопнутые. Они чего
угодно ожидали, но только не этого.
– Ох, а ведь он хочет нашего Петьку подкараулить,
увезти к себе на дачу и там пытать! – закричала вдруг Даша.
– Ну, Петьки ведь нет дома, – неуверенно
проговорила Оля.
В этот момент за окном осторожно погудели.
– Это наши! – воскликнула Оля.
– Зовите их сюда! – распорядилась Любовь
Ивановна. – И этот самый Петька тоже с вами?
– Конечно.
На другой день часа в четыре в квартире Петьки раздался
телефонный звонок.
– Алло! – отозвался он.
– Петя, здравствуй! – произнес знакомый голос.
– Здрасьте, Михал Семеныч, – холодно ответил тот.
– Надо поговорить, ты не мог бы со мной встретиться
через минут сорок на Сухаревке – помнишь, где мы встречались?
– Нет, Михал Семеныч, не могу, у меня нога болит, вчера
в футбол играл и подвернул. Но если у вас важное дело, может, вы ко мне домой
придете, а?
Михаил Семенович задумался, потом что-то тихо кому-то
сказал.
