И плевать на просьбу генерала насчет «нечаянно споткнется и сломает шею». Хорошо просить о гуманности, не представляя себе, что будет чувствовать человек в этот последний, решающий момент. Попробовал бы сам...
Мы поднялись на чердак. Я сократил дистанцию до двух шагов, буквально дышал в затылок Исаеву, провоцируя его к решительным действиям.
Мой конвоируемый на провокации не реагировал. Мы без проблем миновали насыщенное полумраком пространство чердака, в котором так легко было уравнять шансы, и вышли на ярко освещенную крышу.
Свет резанул по глазам: хороший момент, противник несколько секунд слеп, как и ты, вот они равные шансы...
Исаев так ничего и не предпринял.
Вот черт... А я бы поборолся. Ух, как я бы поборолся! До последнего патрона. А потом, когда патроны кончились, зубами бы грыз...
Исаев без команды, не останавливаясь, сразу пошел к противоположному от Волги краю крыши.
Такой момент... Вроде бы должно быть по фигу человеку — куда, и хрен на ту душевную травму, что получат дети и молодые мамаши у парадного подъезда...
Остановился на краю, посмотрел вниз, несколько секунд стоял, покачиваясь с пятки на носок. Спросил, не оборачиваясь, севшим до сиплого шепота голосом:
— Других вариантов нет?
Я молчал.
В горле комок, слова не лезут. Если скажу что-нибудь, разрыдаюсь, как истеричная барышня...
— Да понятно, что нет, — пробормотал Исаев. — Понятно... Я знал. Чувствовал...
Поставил правую ногу на ржавый прут фальшборта, подался вперед, замер...
Я опустил «ствол». Руки дрожали, ладонь, обхватившая рукоять пистолета, была мокрой, и от этого рукоять стала скользкой, как змея...
— Помоги... — попросил Исаев. — Не могу сам...
Я сунул пистолет в кобуру, сделал два шага вперед и сильно толкнул стоявшего на краю крыши человека в спину.
Короткий вскрик — и все.
Нет человека.
Не помню, насколько правильно я ушел с места происшествия, грамотно ли... Соображал я в тот момент скверно, слезы душили меня, хотелось выть в голос и биться башкой об стену. Помню только, что перед парадным никого не было. Из-за угла раздавались крики, гомон толпы — видимо, кто-то увидел, что человек упал, и все пошли смотреть.
Будь ты проклят, тезка. У тебя был «ствол», и ты умел с ним обращаться. Ты мог бы умереть в короткой яростной схватке, как подобает мужчине.
А теперь тебя похоронят неупокоенным. Потому что никто не скажет местному батюшке, что ты не сам, по своей воле, шагнул вниз с этой ярко освещенной солнцем крыши...
Глава 7
Сергей Кочергин
В начале одиннадцатого утра мы с Костей Воронцовым подъехали к Савеловскому рынку. Машину поставили на платную парковку, взяли сумку с камерами, оптикой и микрофоном и пошли на рынок.
Купили коробку конфет «Коркунов», покинули рынок через северный вход и, миновав по внешнему периметру грузовой двор, вошли в вестибюль монументального, довоенной постройки дома из серого камня.
Седой мужчина за конторкой вопросительно поднял бровь. Незнакомый товарищ — месяц назад его не было.
— Вы нас не помните? Мы здесь передачу снимали.
— Я неделю как работаю. Вы к кому?
— К Никифоровой из планового.
— В отпуске.
— Так... Тогда к Соловьевой.
— В отпуске.
— Шутите? Вы позвоните...
— Весь плановый в отпуске. За исключением... — седой глянул в список. — Татьяны Федоровой. А на службе я не шучу. Служба, она — служба. Чего хотели?
— Поговорить можно?
— Пожалуйста, — седой набрал номер и протянул мне трубку.
— Слушаю.
— Здравствуйте, Татьяна. Это Сергей, мы у вас кино снимали.
— Да-да, помню.
— Мы к вам по тому же вопросу. Не возражаете?
— Да, пожалуйста. Передайте трубочку. Передал. Седой выслушал, важно кивнул:
— Ваши фамилии?
— Во как! Теперь так, да?
— Да, теперь строго.
— Пугачев и Болотников.
— Хорошо, — седой опять важно кивнул (без намека на усмешку), записал в журнал фамилии. — Документы какие-нибудь есть?
— Нету. Зачем нам документы? Мы дома.
— Ну... — седой секунду посомневался и махнул рукой. — Проходите. Все равно вас знают...
Через пару минут мы уже по-хозяйски обустраивались для стационарной съемки на двух широченных подоконниках планового отдела, располагавшегося на третьем этаже. Татьяна, загорелая веселая пышка чуть за тридцать, заваривала чай, распаковывала конфеты и щебетала о последних новостях отдела. Новости были очевидны: все, кроме нее, в отпуске. Она только что вышла. Ездила в Крым с подругой — дикарями. Точнее, дикарками. Там все классно, только хохлы что-то уж совсем жадные стали... да, что-то татары там опять бучу затевают... а у них в учреждении новый начальник охраны... на море так здорово...
Вид отсюда — лучше не придумаешь. У нас в секторах — полрынка: весь грузовой двор, платная парковка с этой стороны, ворота с прилегающими окрестностями и вроде бы пешеходная стометровая аллея, по обеим сторонам которой расположились сотни полторы разнообразных машин. Это паркуются «свои люди», которые здесь «делают вещи» и парковками не пользуются в принципе, а также недисциплинированные сотрудники располагающихся рядом с рынком учреждений.
Это замечательное местечко мы обнаружили в конце мая сего года, когда начали исследовать Анвара как образчик типичного представителя столичного наркорынка.
Анвар старается проявлять изворотливость во всех аспектах своей деятельности. В частности, было замечено, что с разными людьми он встречается в разных местах. С некоторыми — прямо вот на этой аллее, с другими — на грузовом дворе. Позже удалось выяснить, что там он обычно раздает дилерам наркотики. Однако вначале мы не знали, чем он там занимается, а снимать и слушать на территории грузового двора не получалось: мешал забор. Посторонних туда не пускали — там не просто равнодушная охрана, а свои люди, из диаспоры, кровно заинтересованные, чтобы чужие здесь не шастали.
В общем, ходили мы здесь кругами и любовались на близлежащие дома. Уже была готова многоходовая хитрая комбинация конспиративного освоения одного из чердаков, оставалось лишь подобрать место получше.
Так, я сказал «мы ходили»? Ну, «мы» — привычное отождествление с командой, а в тот раз ходили конкретно Ростовский и Вася. Вася — главный спец по разведке, выбору и оборудованию наблюдательного пункта. Ростовский — первый опер на деревне.
