Офицеры молниеносно исчезли. Клер поставила банку с колой на стол. Мэр опустился в большое кожаное кресло. Теперь он не казался таким самодовольным, как на площади Основателя, и определенно выглядел ужасно сердитым.
— Ты! — рявкнул он. — Говори!
Что она и сделала, многословно и сбивчиво изложив произошедшее. Отец Шейна захватил фургон, вышвырнул из него Дженнифер и Джину, уничтожил сотовые телефоны, угрожал Монике и послал Клер в качестве вестника судьбы.
— Он настроен очень серьезно, — закончила она. — В смысле, я видела, на что он способен. И явно не питает добрых чувств к Монике.
— Что, ты внезапно сделалась ее лучшей подругой? Ради бога! Ты ненавидишь ее всей душой, и, полагаю, у тебя есть для этого основания. — Ричард встал и принялся расхаживать по комнате. — Папа, послушай, позволь мне начать действовать. Предоставь в мое распоряжение всех свободных людей и вампиров. Я найду этих парней...
— Мы уже искали их сегодня ночью, сын. Они прячутся в каком-то таком месте, где нам их не достать. — Взгляд воспаленных глаз мэра снова переместился на Клер, он затрещал костяшками пальцев. Как и у сына, у него были крупные, сильные руки. — Оливер хочет, чтобы все поскорее закончилось. Хочет передвинуть время казни вперед, сжечь парня сегодня ночью и тем самым вынудить бандитов объявиться. Неплохой план — но только если они блефуют.
— Ты думаешь, Фрэнк Коллинз блефует? — спросил Ричард.
— Нет, — ответил мэр. — Думаю, он собирается сделать в точности то, о чем говорил, только в таком мерзком варианте, какой мы и вообразить не в состоянии. Однако Оливер требует...
— И ты позволишь ему сделать это? А как же Моника?
— Оливер не знает, что они ее захватили. Когда я ему расскажу...
— Папа, это же Оливер! Ты сам понимаешь, что ему плевать на Монику. Допустимые потери — вот что она для него. Однако для меня это недопустимо, и для тебя тоже, я надеюсь.
Отец и сын пристально посмотрели друг на друга. Ричард покачал головой и снова принялся расхаживать туда и обратно.
— Мы должны найти способ освободить ее.
— Ты! — Мэр ткнул пальцем в Клер. — Рассказывай все снова. Все. Каждую деталь, самую незначительную. Начни с первого раза, когда ты увидела этих людей.
Клер открыла рот, но вовремя спохватилась.
«Нет, идиотка! Нельзя рассказывать им правду! Тогда Шейн точно сгорит...»
Лгунья она была никудышная и знала это, а потому пыталась сообразить, с чего лучше начать. Между тем время шло, шло...
— Ну... некоторых из них я видела, когда они ворвались в наш дом, — осторожно подбирая слова, заговорила она. — Мы еще звонили копам, помните? И потом я видела...
Она замерла, закрыв глаза. Она видела что-то важное, очень важное. Что это было? Что-то, касающееся отца Шейна...
— Начни с фургона, — велел Ричард, помешав ей поймать ускользающее воспоминание.
Она старательно пересказала все снова, потом еще раз; ответила на конкретные вопросы. Голова болела, горло пересохло, несмотря на колу. Она безумно устала, страстно желала завернуться в одеяло и плакать, плакать, пока не лишится чувств.
«Оливер хочет передвинуть время казни вперед, сжечь парня сегодня ночью».
Нет, это немыслимо! Они не допустят этого, они не могут...
Но они могли, никаких сомнений.
— Давай еще раз вернемся к началу, — сказал Ричард.
Клер отчаянно разрыдалась.
Прошло несколько часов, прежде чем Клер отпустили. Никто не предложил отвезти ее домой.
Она брела с таким ощущением, словно душа вот-вот покинет тело, но, слава богу, добралась без всяких приключений. Вечер еще не наступил, однако улицы выглядели неестественно пустыми и тихими. Люди шли, опустив головы, — будто надеялись, что так гроза не затронет их, промчится мимо.
Клер постучала в дверь; Ева тут же сбежала по лестнице, бросилась к ней и крепко обняла.
— Сука! — воскликнула она. — Как же ты меня напугала! О господи, Клер! Веришь ли? Эти придурки в полицейском участке даже не взяли у меня заявление. А ведь меня ранили! Настоящая рана, кровь и все такое! Как ты вырвалась? Моника не причинила тебе вреда?
Ева ничего не знала. Никто в полицейском участке не рассказал ей.
— Отец Шейна захватил фургон, — сказала Клер. — И взял Монику в заложницы.
На мгновение обе оторопело замерли, а потом Ева издала радостный вопль и вскинула руку, чтобы шлепнуть о ладонь Клер. Та не пошевелилась, и Ева удовлетворилась тем, что хлопнула над головой в ладоши и исполнила идиотский победный танец.
— Ура! Так этой психопатке и надо!
— Эй! — воскликнула Клер, и Ева замерла, не завершив очередное па.
Глупо, конечно, но Клер разозлилась, хотя понимала, что Ева права, что Моника — настоящая заноза в заднице. И все же... — Отец Шейна обещал поджечь ее, если казнь состоится. У него есть паяльная лампа.
Ликующее выражение покинуло лицо Евы.
— Ох! Ну... Тем не менее. Она сама напросилась на это. Знаешь, карма — сука, и я тоже.
— Оливер добивается, чтобы Шейна сожгли сегодня ночью. Время истекает. А я не знаю, что еще можно сделать.
Ева выглядела растерянной — похоже, тоже не знала, что предпринять.
— Время еще есть. — Она облизнула губы. — Дай-ка я сделаю несколько телефонных звонков. А тебе нужно поесть. И хоть немного поспать.
— Я не могу спать.
— Ну есть-то ты можешь?
Как выяснилось, есть Клер могла, да и в самом деле пора было подкрепиться. Мир вокруг утратил все краски, голова болела. Непритязательный хот-дог с горчицей, чипсы и бутылка воды в какой-то степени разрешили проблему, хотя не уменьшили боль в сердце и тошнотворное ощущение внутри, никак не связанное с голодом.
«Что делать?»
Ева висела на телефоне. Клер рухнула на кушетку и свернулась калачиком под одеялом, которое все еще пахло Шейном.
Видимо, на какое-то время она провалилась в сон, а проснулась с ощущением, будто кто-то щелкнул выключателем и прошептал ей на ухо: «Вставай!» Она мгновенно села: сердце билось часто-часто, мозг силился осмыслить ситуацию. В доме стояла тишина, если не считать обычного постанывания и поскрипывания старого дерева. За окном ветер шелестел сухими листьями.
Спустя мгновение до Клер дошло, что она не видит затенявшего окно дерева, потому что уже темно.
— Нет!
Она вскочила и бросилась искать часы.
Все так, как она и опасалась. Это не затмение и не внезапное, необъяснимое нарушение обычного суточного ритма; нет, за окном темно, потому что уже наступила ночь.
