Пару раз во время летучек, когда шеф особенно досаждал, меня посещала мысль открыть собственный бизнес, но на дворе ширился кризис, руки опускались, настроения не было.
– Меркулова, что ты такая кислая, не впадай в спячку, перед Новым годом самый сенокос, работай, – лез Леня ко мне со своими советами и даже пригласил на ужин в известный закрытый клуб.
– Леонид Николаевич, вы мне слишком много внимания уделяете, – упрекнула я шефа, – вы бы лучше за кадрами своими приглядывали. По-моему, в коллектив наркоман затесался.
– Катерина, откуда?
– С улицы, откуда ж еще? Присмотритесь к Ивану, он точно не в себе.
– Он отлично работает, сделка за сделкой.
– Еще бы, при такой-то мотивации!
Шеф устало вздохнул, и я ему вдруг посочувствовала:
– Лень, ты не расстраивайся.
– Поужинаешь со мной?
– Не могу, у меня вечером смотрины, собака и вообще…
– А говоришь – не расстраивайся.
Егоров куда-то пропал, вечерами в его доме было темно, только кот Степан напоминал о своем хозяине печальными воплями. Чтобы прекратить этот вой, я взяла кота под свое покровительство.
Промучившись так около месяца, я выставила свой дом на продажу. Повесила плакат на воротах, дала объявление в газетах, разместила в журнале «Маклер» яркую весеннюю фотографию домика с цветущими яблонями и первоцветами в палисаднике. Поглядев на это фото в журнале, я окончательно расстроилась. Родовое гнездо перейдет в чужие руки, а все из-за этого…
Как-то, зайдя в магазин, неожиданно для себя я обнаружила в зале новогоднюю елку и в испуге уставилась на нее. Выходило, что еще один год моей жизни прошел с нулевым результатом, если не считать Бильбо.
К новогодним праздникам я находилась в состоянии стойкой депрессии. Мысли, одна чернее другой, клубились у меня в голове, и я опять обратилась к услугам эксперта.
Однако Светка сама переживала очередной кризис с разводом и разделом имущества, поэтому оценить объективно мою ситуацию не могла.
– Всех в сад, – обобщала она.
От тоски я спасалась работой.
Праздник приближался, город наряжался и к чему-то готовился, а мне все яснее становилось, что готовиться не к чему. Отказавшись от всех приглашений на новогоднюю ночь, я купила Бильбо рождественский набор косточек, себе – два детектива и приготовилась встречать Новый год в узком кругу дорогих и преданных мне существ, включая кота Степана.
Примерно за час до Нового года раздался телефонный звонок.
– Излагайте, – предложила я в трубку.
– Кето! – услышала я голос Шалвы и плавно опустилась в кресло перед камином.
Я столько раз думала о том, что совершила ошибку, так терзалась все это время и оказалась совсем не готова к тому, что генацвале позвонит.
– Как ты? – спрашивал меня мягкий голос.
– Нормально.
– Почему грустный?
– Потому что одинокий.
– Где твой мужчина?
– Не знаю, мы не живем вместе.
– Я знал. Приезжай, или я приеду к тебе.
– Давай на Рождество, – согласилась я.
– Давай завтра, – настаивал он.
– Хорошо, я куплю завтра билет и позвоню скажу рейс.
– Любимый мой, – звал меня Шалва Гургенович, – ты правда приедешь?
– Да.
Положив трубку, я посидела, прислушиваясь к себе. Одиночество делает женщину уязвимой, что есть, то есть. «Только в гости, – убеждала я себя, – съезжу к Шалве в гости – это лучше, чем просидеть все праздники, подглядывая за Егоровым в бинокль».
Тут я решительно прошла на веранду, взяла бинокль и вышла с ним на крыльцо, решив, что успею отнести его на чердак до наступления Нового года, чтобы начать новую жизнь. Напротив крыльца кто-то стоял.
Я охнула и подалась назад.
– Кать, – позвал Егоров, – не пугайся, это я.
– Чего тебе? – Я вся задрожала.
– Поговорим?
– Говори.
– Здесь?
– Здесь и быстрее, я не хочу из-за тебя нарушать традицию и пропускать поздравление президента.
С биноклем в руках я вернулась на веранду, Егоров проследовал за мной, привалился плечом к дверному косяку и на всякий случай поинтересовался:
– Ты одна?
– Одна.
– Ты меня ненавидишь?
– Я? Тебя? Егоров, у тебя мания величия.
– Я виноват перед тобой, – не поднимая глаз, признался Егоров.
Разговор был явно не на пять минут, нужно было что-то решать: либо звать его в дом, либо прощаться. Пашка выглядел каким-то пришибленным, и я все еще колебалась, приглашать его или нет.
– А я только что с поезда, из командировки. Плохо мне без тебя, Кать.
Повисло молчание. Егоров стоял, переминаясь с ноги на ногу, потом вдруг увидел бинокль у меня в руке и заинтересовался:
– А это у тебя что?
– Да это так… Я собралась на чердак отнести, дедовский хлам.
Я положила бинокль на подоконник и прикрыла его жалюзи, но Пашка приблизился ко мне вплотную:
– Ты за мной подглядывала?
– Кто? Я? Нужен ты мне!
– Не нужен? – мрачно переспросил Егоров. – А кто тебе нужен? Винодел? Так уже ехала бы к нему, чем душу из меня тянуть.
Я отступила на шаг, но втягиваться в дискуссию не стала, а, все еще надеясь не пропустить поздравление президента, заявила:
– Завтра.
Егоров не понял:
– Что завтра?
– Завтра уезжаю к Шалве.
– Отлично, а сейчас ты будешь со мной.
Егоров совершил борцовский захват, оторвал меня от пола и внес в дом. Не разуваясь, прошел в спальню, бросил меня на кровать и рванул за вырез халата. Пуговицы посыпались, ткань затрещала, я осталась в кружевном белье, а Пашка сбросил ботинки, куртку и навалился на меня всей мощью.
Пашка был как паровой котел с закрытым клапаном: взрыв грозил разнести все на куски. Но все обошлось. Пропустив поздравление президента, бой курантов и гимн России, Егоров пришел в себя, огляделся и уткнулся мне в шею:
– Прости, напугал тебя.
– Да что ты, Паш, обращайся, если что. Я по-соседски всегда рада помочь.
Егоров не повелся на провокацию.
Он поднялся с постели, вышел на кухню. Стукнула дверца холодильника.
В холодильнике было сациви и две бутылки шампанского на случай нежданных гостей.
Пока я стояла под душем, Пашка вытащил все это и принес в комнату. Мы ели, запивали шампанским и ни о чем не говорили, точно боясь все испортить. Хотя, собственно, портить было нечего, потому что секс и отношения – не одно и то же. «Наступит утро, Пашка уйдет к себе, и я опять останусь одна», – спокойно размышляла я, разглядывая его. Пашка похудел и возмужал. В нем появилось больше суровой сдержанности, чего-то такого, что отличает мужчин, «опаленных войной», от всех других, не бывавших на войне.
