«Егоров, все, больше не могу, найди меня», – в отчаянии думала я, размазывая по щекам слезы.
Шалва между тем развел костер в мангале и принялся грузить в наш уазик снаряжение.
Винодел подбрасывал в костер дрова, носил вещи в машину и в самом благоприятном расположении духа очень музыкально напевал что-то себе под нос. Все так же напевая, он принес шампуры и стал жарить шашлык. Аппетитно запахло мясом, я вытерла слезы и вышла из домика.
– Кето, любимый, скоро будем кушать, – бодро сообщил мой похититель и наклонился надо мной с намерением поцеловать, но я отскочила.
– Я не рассчитывала на такое экстремальное путешествие, мне твой план не нравится! Я никуда с тобой не хочу, я хочу к Егорову! – зло выкрикнула я.
– Вах, – Шалва всплеснул руками, – зачем тебе этот мент? Забудь его, Кето. Тебе будет хорошо со мной, увидишь.
– Уже вижу. Все лучше и лучше с каждым днем становится.
Шалва ухаживал за мной, а я жевала мясо, не чувствуя вкуса, и отрешенно рассматривала контур какого-то пика на горизонте, силясь представить себя наверху. Воображение подсунуло жуткую картинку: опутанная страховочными тросами, в каске, с ледорубом в руках, я из последних сил цепляюсь за скальный выступ, сознавая, что жить мне осталось несколько минут.
Ладони у меня тут же вспотели, сердце заколотилось у самого горла, слезы опять полились из глаз, и я зашмыгала носом. Шалва Гургенович закудахтал:
– Кето, перестань, не плачь, все будет хорошо.
– Все будет хорошо, если я вернусь домой, – огрызнулась я.
Шалва не слышал меня:
– Нам надо ехать, ночевать мы здесь не будем. Надо двигаться, чтобы завтра утром выйти на маршрут.
– Я никуда не поеду и ни на какой маршрут не выйду. Сколько раз тебе это повторять?
Шалва подал мне чашку с каким-то отваром, посмотрел на меня сочувствующим взглядом:
– Любимый, тебе трудно, я понимаю.
– Спасибо за понимание, а теперь отвези меня назад.
– Нам будет хорошо вместе, – как попугай опять повторил он.
Роняя слезы в чашку, я глотала горячий напиток и представляла вместо винодела своего мента. «Паш, – изнывая от нежности к Егорову, думала я, – найди меня, мне плохо и страшно». Напиток согрел меня, мне вдруг захотелось прилечь. «Странно как-то», – сонно удивилась я. Шалва наклонился надо мной, что-то спросил, потом поднял на руки и куда-то понес. Я собиралась вырваться, но вместо этого положила голову ему на плечо.
Проснулась я оттого, что затекли ноги. Во рту было сухо и горько. «Чем-то он меня напоил», – сквозь тупую головную боль вспомнила я.
Повернувшись, я уперлась ногами в дно УАЗа и открыла глаза. Машина стояла у края ледника. Справа от себя я увидела мост через речку и валуны вдоль нее, присыпанные свежим снегом, слева – скалистую стену.
Шалвы на водительском месте не было. Кряхтя, я наклонилась и стала шарить под сиденьями рукой. Пистолета не было. «Куда-то съехал от тряски», – уговаривала я себя и сама себе не верила. Встав на колени, я почти прижалась щекой к коврику под ногами – безрезультатно.
Я села и огляделась. Сзади стоял еще один уазик, прищурив глаза, как все близорукие люди, я разглядела в нем людей. Где-то я читала, что близорукость – это способ восприятия жизни, что-то вроде «глаза б мои не видели».
Дверцы чужого уазика открылись, из него вышли трое. Шалву я признала сразу. Он направился ко мне в сопровождении какого-то человека. Чем ближе они подходили, тем неуютнее мне становилось – это был майор Прясников. «Глаза б мои тебя не видели», – со стоном подумала я.
– Какие люди! – приторно-сладким голосом приветствовал он меня.
– Вот уж действительно, все в порядке и на свободе?
– Еле-еле оторвались от ваших назойливых друзей, – пожаловался майор.
– Поздравляю, – кисло улыбнулась я, отвернулась и подняла лицо к вершине.
Облака еще плотнее укрыли ее, небо заволокло тучами, опускались снеговые сумерки.
– Надо ставить палатки, – обращаясь к Прясникову, распорядился Шалва.
Они засуетились, а я вышла из машины и направилась прямо к Никифоровой. Она распечатывала пакет со спальником.
– Привет! Вот кого не ожидала здесь увидеть, так это тебя, – призналась я.
Никифорова фыркнула:
– Тебя ждет еще много неожиданностей.
– Гоша бы тоже удивился.
– Вот если б не он, я бы тут не оказалась, это точно.
– Прячешься от кого-то?
– Догадливая, – буркнула вдова, возвращаясь к пакету со спальным мешком.
– А может, во всем виноват не Гоша, а любовник твой?
Вдова на секунду замерла, а потом расхохоталась:
– Какая теперь разница, кто виноват? Теперь главный вопрос – что делать?
– У тебя такой защитник, – я кивнула в сторону майора, – чего тебе бояться?
– Был защитник, да весь вышел, сам в бегах. Так что хочешь ты в горы или не хочешь, здесь тебя не оставят.
Я посмотрела на вершины и затосковала.
– А ты почему не осталась дома? Зачем тебе эти горы?
– Не твое дело.
Шалва вынырнул из палатки и сразу подключился к разговору:
– Плохой примета ссориться перед началом маршрута.
Я взъелась на него:
– Ты это о чем? Лично я ни на какой маршрут не выхожу. Ни с вами, ни без вас. Я остаюсь. По мне, лучше смерть от переохлаждения здесь, чем в горах.
– Кто здесь говорит о смерти? – высунулся из палатки майор.
– Я говорю о смерти, о возмездии и о Божьем наказании. Никуда вы от этого не уйдете, – точно адепт высшей магии, пророчествовала я.
– Слушай, генацвале, – обратился майор к грузинскому князю, – говорил я тебе, что с ней будут проблемы. Давай ее здесь похороним.
– Да, Шалва Гургенович, – поддержала я майора, – мне больше по душе умереть на высоте одна тысяча метров над уровнем моря, чем на какой-нибудь морене или седловине на высоте пять тысяч метров.
С неба срывался снег, быстро темнело.
Шалва мрачно смотрел себе под ноги, обутые в армейские ботинки. Потом перевел задумчивый взгляд на небо и спокойно ответил майору:
– Похоронить мы ее всегда успеем.
Я усмехнулась. «Надо же, – с грустной улыбкой гладя на винодела, размышляла я, – а еще недавно клялся в любви ко мне и обещал жениться. В свои тридцать шесть я все еще слишком доверчива. Так мне и надо».
– Пойдем, – позвал Шалва.
Когда мы вползли в палатку, Шалва задернул полог, включил фонарь и повернул меня к себе:
– Я им тебя не отдам, только ты не лезь сама, не нарывайся.
