Все началось с телепередачи, случайно увиденной в детстве. Телевизор в их стареньком доме был единственной добротной вещью, и ему отводилось особое, даже культовое значение. Все остальное – старое, ветхое, на подпорках, с заплатами, шитое-перешитое. Такие вещи и на свалку было выбросить стыдно, а Леванцевы жили в их окружении и чувствовали себя вполне комфортно. Привыкли к убогой обстановке и давно не замечали ни обвалившегося потолка, ни почерневших оконных рам с пыльными и треснувшими стеклами, ни грязи – даже открытое мусорное ведро с пищевыми отходами, стоящее в кухне, совмещенной с комнатой, нисколько ни смущало своим запахом.
По телевизору показывали какой-то спектакль, в нем актеры гротескно выражали свои эмоции, так что даже пятилетняя Саша поняла, что это не кино, а именно спектакль. Ее поразили туалеты актрис: пышные юбки и шляпы с лентами и огромными цветами. Она влюбилась в эти старомодные, но такие красивые наряды. Девочка думала, что так одеваться могут только дамы из телевизора, и она решила во что бы то ни стало стать одной из таких роскошных дам, чтобы носить пышные юбки и похожие на цветочную клумбу шляпы. Так и заявила окружающим, что, когда вырастет, станет красивой женщиной в телевизоре. Тогда, в пять лет, взрослых рассмешила ее детская непосредственность. Ей ответили, умиляясь: конечно же, станешь, только веди себя хорошо! При чем тут хорошее поведение, Саша не поняла, но спрашивать не стала, она и так догадалась, что ни при чем, ей всегда про него напоминали – к месту и не к месту.
Саша уже не картавила, она сама научилась выговаривать непослушный звук «р», ежедневно перед зеркалом рыча, как тигр, трудные слова. Татьяна Васильевна скептически отнеслась к затее дочери, по ее мнению, исправить картавость мог только логопед, но водить к нему ребенка она не хотела. Это же нужно ехать бог знает куда – в Холмск! Ни в Лютне, ни в Пятиречье логопеда нет. Пусть остается картавость, считала она, от картавости еще никто не умирал, она даже придает некоторый шарм.
От продленки удалось избавиться лишь в следующей четверти, после демарша. Мама долго собиралась сходить в школу, чтобы решить этот вопрос, а когда, наконец, туда выбралась, встретила протест учительницы, ведущей группу продленного дня. Учительница обхаживала ее как лиса, расхваливая на все лады умницу-дочку и достоинства продленки. В ее группе и так не хватало детей, что грозило расформированием группы, а ей – сокращением часов и, соответственно, оклада. Татьяна Васильевна сдалась, и Саша осталась бы в продленке, если бы не настояла на своем.
В драмкружок Саше попасть не удалось. Когда она, наконец, освободилась от продленки, драмкружок уже закрылся из-за того, что юные актеры быстро охладели к своему увлечению и бросили занятия. Это досадное обстоятельство не заставило настойчивую Леванцеву отказаться от мечты.
Став старше, Саша снова обмолвилась при матери о том, что хочет стать актрисой, и нарвалась на критику. Надеюсь, ты пошутила! Тоже скажешь – актриса! Куда тебе на сцену?! С таким-то ртом, носом, ушами, ногами, отсутствием способностей!
Татьяна Васильевна дочь любила, но не той слепой любовью, которой обычно любят матери своих детей. Ее любовь походила на любовь сварливой женщины, которая вечно недовольна своим мужем и не упускает случая указать ему на его недостатки, ворчит, обзывает его всякими обидными словами, но без него свет ей не мил. Татьяна Васильевна постоянно находила в дочери изъяны и, как когда-то ее саму в детстве, воспитывала Сашу в том духе, что, прежде чем осмелиться даже в мечтах на что-либо значимое, нужно убедиться, что имеешь на это право, что достойна, заслужила, достаточно умна, красива, талантлива. И вообще, скромнее надо быть и адекватно себя оценивать. Лучше себя недооценить, чем переоценить, иначе будешь выглядеть смешно. Саше было разъяснено, что театральный институт с его бешеным конкурсом не для таких, как она. Туда можно попасть, лишь имея огромные связи или деньги, а лучше и то и другое, а простой деревенской девочке, коей она является, сцена может только сниться. В качестве аргумента приводился все тот же экран телевизора с мелькающими на нем лицами повзрослевших детей актеров. В титрах уже полвека одни и те же фамилии – династию заслуженных актеров советского кино продолжают их дети, внуки, а также племянники, сестры, братья, кумовья… Масла в огонь подливали школьные учителя с беседами на тему «Кем быть?». Тот, кто осмелился написать в школьном сочинении, что мечтает стать не парикмахером, учителем, водителем, продавцом, врачом, инженером, а освоить более редкую профессию, поднимался педагогами на смех. Какой из тебя певец? Ты Карузо? А может быть, Шаляпин?! Да у тебя по алгебре одни двойки! Троечникам возбранялось желать быть инженерами или врачами, а также, чтобы держать на высоте престиж профессии, – учителем. Им рекомендовали готовиться к рабочим специальностям. Саша хотела было написать о том, что видит себя в будущем только актрисой, но вовремя одумалась. Напиши такое первая красавица класса Лиза Белкина, ей и то досталось бы – учительница не преминула бы вставить шпильку, высказалась бы в том духе, что помимо смазливой внешности требуется еще и талант, в наличии которого у нее остаются большие сомнения. Саша знала, что она не первая красавица и даже не вторая и не третья, поэтому благоразумно написала в сочинении, что станет бухгалтером. Как позже узнала Саша, их классная руководительница, Арина Венедиктовна – женщина не первой молодости, в лице и фигуре которой угадывались следы былой красоты, – сама когда-то мечтала сниматься в кино и даже поступала в театральный, но срезалась на втором туре. Чтобы не остаться без профессии, отнесла документы в непопулярный пединститут. Поступила, отучилась, стала работать в школе и всю жизнь жалеть об избранном пути. В школе ни женихов, ни просто мужчин, перед которыми можно покрасоваться нарядами и прической. В ее время было сложно стать актрисой, поэтому Арина Венедиктовна – озлобленная старая дева – смотрела на подрастающее поколение и тихо ненавидела его за те возможности, что перед ним открываются.
– Вас бы на грошовую стипендию, да чтобы в магазинах только один фасон платья и туфли нарасхват, а то разбаловали вас родители джинсами, колготками! – ворчала она. Или, поймав старшеклассниц с пудрой и помадой в руках, хватала их за руки и тащила в кабинет завуча – к женщине с закаленным в стройотрядах характером и низким, прокуренным голосом, суровым лицом без следа косметики.
С годами Саша убеждалась в мысли, что рассчитывать на помощь родителей не стоит и, если она хочет чего-то достичь, нужно полагаться только на себя. Еще в девятом классе она разузнала все о том, как и где выучиться на актрису. Информация огорчала: на Сахалине ни одного театрального училища, а чтобы ехать на материк, нужны деньги, которые в их семье бросать на ветер не принято. Бросать на ветер – значит тратить на блажь, чем в данном случае считалась ее мечта. Тем не менее, Саша готовилась к поступлению. Ее грела надежда на чудо – ну а вдруг? В выпускном классе ее сверстники болтались по дискотекам, с грустью обсуждая, что скоро придется ездить в Холмск на подготовительные курсы и заниматься с репетиторами. Саша слушала их и поражалась – им придется! Если бы ей родители дали денег на учебу, она была бы счастлива! Она сама бы нашла и курсы, и учебники, и все, что угодно, а им все на тарелочке дают, только учись, и подарки обещают за поступление, словно образование не им нужно, а их родителям.
