— Нема базару, — опять сказал Витя — в голосе его едва уловимо скользнула печальная нотка. — Телефон оставлю — только теперь это будет телефон литературного кафе. Мне будет тебя не хватать, Серый. Даже и поговорить не с кем будет. Но ты же не насовсем уедешь? В гости приезжать будешь?
— Я буду приезжать в гости, — пообещал Серж, даже не обратив внимания на неожиданную патетичность момента — мысли его витали где-то вдалеке. — Если время будет…
* * *
…Сентябрьское солнце щедро дарило миру последнюю ласку бабьего лета. Небо беспечно сорило прозрачными паутинками, обещая всему живому погожие дни, но легкие облачка — боевой дозор спрятавшихся где-то дождевых туч — намекали, что расслабляться не стоит, в любой момент благоденствие света и тепла может закончиться и грянет затяжное серое ненастье. Немногочисленные лиственные деревья в поредевших желтых шубах, по какому-то недоразумению угодившие на опушку бескрайнего хвойного леса, окаймлявшего усадьбу, выглядели сиротами, понимавшими, какая участь их вскоре ожидает. Движимые порывами легкого ветерка, они клонились некогда пышными кронами в сторону своих вечнозеленых сородичей и как будто пеняли им: вам-то, мол, хорошо, зимой и летом — одним цветом. А нам стоять нагишом под холодным дождем и снегом и терпеть лишения до самой весны. Как будто мы все и не братья-сестры, дети одной земли. Предали вы нас — вот что…
— Не потакай! — сурово прикрикнул Рудин на Борьку. — Раз спустишь, другой — они потом на шею сядут. Жестче! Ты главный, а не наоборот. Ну-ка, еще разок…
Рудин с Борькой тренировали псов на огромной лужайке перед домом. Черные ризеншнауцеры — молодые лохмомордые отродья — даром что рожи тупые и глаз не видно, прекрасно разбираются в имеющем место порядке вещей и все время стараются обратить его себе на пользу. Рудина они побаиваются и уважают, он вожак их маленькой стаи, безусловный лидер, который при случае может и задницу надрать. Алису любят всей душой и невыносимо ревнуют к Рудину, но вслух высказываться по этому поводу не смеют — за такие высказывания можно моментально схлопотать по первое число. А Борьку воспринимают как ровесника — и относятся к нему с соответствующим легкомыслием.
В настоящий момент Рудин сидел на траве, скрестив ноги, и наблюдал, а Борька бросал два апорта — крепкие суковатые палки, — которые положено принести кратчайшим путем, положить у ног хозяина и ждать дальнейших указаний. Шнауцеры кратчайшим путем не желали: схватив апорты, выписывали кренделя по лужайке, шарахаясь друг от дружки, подбегали к апортировщику и тотчас же отскакивали от него, приглашая погоняться за ними и отобрать палки в равной борьбе. С точки зрения собачьей педагогики, это было недопустимо, но Борька повышать голос и вообще проявлять строгость не желал, а с азартом принимался бегать за шустрыми бестиями и таким образом устраивал невыносимый воспитательный бардак. Между тем псы прекрасно умели выполнять все как положено, без кривляний и выкрутасов, — но только тогда, когда ими командовал лидер.
Рудин поставил целью этот маленький бордельеро порушить и привить своенравным образинам установку на безусловное послушание маленького хозяина. Времена нонче больно суровые. Может случиться и так, что в какой-то момент Рудина не будет рядом с Алисой и Борькой. Тогда собачья пара станет единственной защитой для матери с сыном и их безопасность будет зависеть от того, насколько послушно поведут себя псы в случае обострения ситуации…
— Давай-давай! Ты хозяин, покажи свою власть! Не стесняйся!
Борька изучающе глянул на вожака, понял — надо. С сожалением похлопав пушистыми ресницами, набрал побольше воздуха в грудь и рявкнул ломким басом:
— Ко мне, блин! Рядом!!!
Шнауцеры встопорщили резаные уши, опасливо покосились на восседавшего в сторонке Рудина — все понимают, хитрющие отродья! — и, послушно подбежав к младшому хозяину, положили апорты у его ног. И сели по бокам, рядышком, все так же косясь в сторону наиглавнейшего. Нет, не воспринимают они Борьку как хозяина. Подчиняются исключительно в силу того, что страшилка рядом. Нет установки.
— Плохо, — констатировал Рудин. — Баловаться с ними будешь после тренировки — когда подашь команду «гулять». Посерьезнее, пожалуйста. А то мы этак испортим хороших служак — потом поздно будет локти кусать. Давай — работай!
Борька взъерошил непослушную челку — мамин жест, — подхватил апорты и начал работать, скорчив страхолюжную гримасу: мол, сейчас я вам задам, мешки с костями!
Рудина «мамин жест» мгновенно вверг в состояние светлой грусти, одолевающей сурового воина последние несколько дней. Отпустив взглядом Борьку и псов, он невольно повернул голову к особняку и уставился на три окна, располагавшихся с краю, на втором этаже. Алиса сейчас там, сидит, как обычно, за столом и читает старинные книги, написанные на чужих языках. Ах, Алиса, как бы нам встретиться… Ах, Алиса, золотце мое! Выгляни в оконце, посмотри на своего верного пса, который тоскует по тебе. Все отдам, не пожалею буйну голову… Какого черта, в конце концов?! Он, что ли, виноват во всех этих неурядицах последнего месяца?
«Судьба…» — как говорит Евдокимов. За что же отдалять-то? Обидно — до слез…
«Попробую сегодня еще разок, — решил Рудин, волевым усилием отводя взгляд от окон, за которыми пребывало в тяжкой меланхолии любимое существо. — Нет — я понимаю, траур и все такое… Но неделя уже прошла, пора бы и перебеситься! Мегера. Сатрапиха. А вот пойду и повешусь — посмотрим тогда, как вы попляшете, миледи. Или с крыши спрыгну и буду всю жизнь парализованный лежать. Жалко вам будет меня — слезами изойдете, блин! Да, кстати…»
— Борька! При подаче команды слово «блин» совсем неуместно! Ты меня понял, нет? Не засоряй команды словесным мусором! Никаких блинов, блин… Тьфу!
Борька обернулся, озорно сверкнул глазенками и вроде бы с пониманием кивнул — ясно, мол, чего уж тут, блин, — никаких блинов. Хи-хи…
«Так вот, — продолжал заниматься самоистязанием Рудин. — С крыши прыгну, паралитиком стану — типа, как Гриша Толхаев. Буду только мычать и верзать под себя. А вы, миледи, будете меня мыть, таскать судно и кормить с ложечки… И никакой любви! В смысле — плотской. Найдете себе молоденького да писюкастого… Тьфу, зараза! Нет, не буду прыгать — не дождетесь. И стреляться не стану — и без того кое-где целый батальон нехороших товарищей сидит и слюни пускает: как бы отловить Пса да изничтожить любым доступным способом… А лучше пойду и загрызусь собаками. Ха! Вот это будет номер! Директор Школы консервативной дрессуры покончил жизнь самоубийством посредством самоличного загрызания собственными же псами! Ха! М-м-м…»
Рудин вдруг вспомнил кое-что насчет «загрызания» и мгновенно осекся. Крякнул досадливо, поднялся с пожухлой травы, прибитой первыми заморозками, и пошел помогать маленькому дрессировщику: вредные шнауцеры, быстро смекнув, что страшилка отвлекся, опять принялись за свое и мотали Борьку по всей поляне, то и дело роняя апорты и радостно взвизгивая от избытка молодой кипучей энергии…
Кстати, пока они там резвятся, давайте я кратко познакомлю тех, кто не в курсе предыдущих событий, с тремя поименованными выше особами. С ризеншнауцерами знакомить не буду: сами видели, умненькие своенравные создания, слегка запущенные в педагогическом плане — не Рудин их воспитывал, увы, — но вполне приличные служаки и отменные бойцы. Зубы у них — я те дам! Однажды эти зубы спасли Рудину жизнь. Только он не знает теперь, радоваться ему этому или не стоит. Больно дорогой ценой приходится платить за такое спасение. Однако об этом несколько позже. Пока же — прошу любить и жаловать:
