На этот раз дамочка противиться не стала: послушно поднялась, дала мужику обнять себя и потопала к стоящей на аллее «Ниве», не оглядываясь.
— Пять штук с вас. За срочность, — буднично бросил им вдогонку Трофим и опять втянул голову в плечи: как-то отреагирует агрессор?
— Нету денег, дядя, — извини, — не останавливаясь, бросил через плечо мужик с пистолетом. — Как-нибудь в другой раз.
— Другого раза может и не быть, — нравоучительно заметил Трофим и, моментом обнаглев, предложил:
— А вот пистолет у тебя… Чужой пистолет, судя по всему. Ну видно: не идет он тебе. Импортный, дорогой. А с чужим пистолетом нехорошо — мало ли… А? А то не по-хрестьянски так. Не по-людски. А?
— Совсем оборзел, фимоз? — Мужик остановился, несколько секунд сверлил взглядом морщинистый лик пожилого сторожа, затем как-то неопределенно хмыкнул, выдернул пистолет из-за пояса и, вылущив обойму из рукоятки, бросил красивый кусок металла на аллею.
— Возьми, дядька. Пусть будет все по-человечьи. Зла не держи за грубость — маленько не в себе был, сам понимаешь…
Проводив взглядом «Ниву», Трофим подобрал пистолет и, взвесив его на ладони, сунул за пазуху. Получилось! Могильщик понимал толк в ценах на оружие: неоднократно приходилось продавать взятые с «левых» трупов стволы, время такое. Ствол классный — потянет как минимум на штуку баксов. Не зря работали, терпели унижение и страх от агрессора. И вообще: все сегодня получилось как задумал — хотя могли запросто шлепнуть как минимум пару раз: в самом начале, когда еще под кайфом были, и при конце, если бы вдруг Обнаружилось, что за могилку им предложили…
Трофим вернулся к могилке, показал башкиру жестом: собирай инструмент, уходить пора. Затем стянул с надгробного камня фуфайку, набросил на плечи и задумчиво прищурился на выбитую на граните витиеватую надпись: «Толхаев Григорий Васильевич, 1956 — 1998 гг.».
— Покойся с миром, дочка, — тихо буркнул сторож, направляясь вслед за башкиром прочь от могилы. — Никто тебя не потревожит — ни хера мы тут писать не будем. Обойдутся…
Глава 1
В трехкомнатном люксе «Европы» — лучшей представительской гостинице Белогорска — висел на двери человек. Дверь была межкомнатная, человек весил пудов пять как минимум, болтался уже вторые сутки, и петли повело: теперь распахнутая дверь краем нижнего обреза упиралась в пол, и с места ее сдвинуть было невозможно. Висел человек… Казалось бы, подумаешь, висит себе и висит: в последнее время каждый второй суицидер цепляет ремешок на дверь, чтобы в последний раз подрыгать ногами — лень им, паразитам, люстру снимать! Но в данном случае речь шла не о стандартном самоподвешивании: человек был жив, умирать совсем не хотел, а на дверь его приспособили нехорошие люди — силком, не спросив на то его соизволения.
Звали человека Рома, имел он от роду тридцать пять лет и в недавнем прошлом был хорошо известен всему криминальному миру Белогорска (а это вам не хухры-мухры, Белогорск — областной центр с двухмиллионным населением, люди здесь живут по большей части не бедные и каждый двадцатый, если верить статистике, вор или бандит).
Рома был ближайшим доверенным лицом тутошнего вора Коша, которого недавно ликвидировали в рабочем порядке. Сначала взорвали оборонительной гранатой, а потом для верности сделали контрольный выстрел в голову. На дверь Рому подвесил приехавший в Белогорск для «разбора» вор Турды, и сделал он это вовсе не из садистских наклонностей, каковые, несомненно «центровому» авторитету в известной степени были присущи. Просто Турды был обязан досконально разобраться в обстоятельствах происшествия и выяснить, как все случилось на самом деле — а Рома оказался сильно виноват. В чем? Да в том, что совершенно случайно остался в живых, когда должен был умереть вместе со всеми, а теперь вместо того, чтобы на ходу «лепить» красивую и правдоподобную «отмазку», выложил новому вору всю правду…
— Ну что. Рома, ты еще не дошел? — по-отечески ласково поинтересовался Турды, поправляя подушку и удобнее устраиваясь на диване.
— Форшмак козлиный! Пропало твое очко — я те отвечаю. Ар-р-р… — неожиданно прохрипел подвешенный. — Сними, я больше… больше…
— Больше не будешь фуфло гнать? — живо подхватил вор. — Так я понял?
— Больше не хочу висеть! — просипел Рома и, закатив глаза, начал тонко подвывать, судорожно потряхивая чудовищно распухшими от битья ступнями. — Снимите, суки! Мне пора гулять! Положено гулять, положено! В распорядке прогулка есть, на опросе хозяину будем жаловаться! А-а-а-а!!! Выпустите — западло с ментами в одной хате! Выпустите…
— Кажется, дошел, — удовлетворенно пробормотал Турды, тактика допроса, избранная им, оказалась правильной. Мытарь
[1]
подвесил Рому на двух простынях по всем правилам палаческого искусства: несмотря на страшное напряжение тела, причинявшее жертве и безо всяких пыток ужасные страдания, циркуляция крови в организме не нарушалась, что являлось важным условием для продолжительного допроса. Повисев немногим более суток, Рома впал в коматозное состояние: за это время его многострадальную плоть умело рвали клешами, прижигали каленым железом, терзали крючковатыми иглами и жарили сетевым электротоком. Видавший виды уголовник первые несколько часов страшно страдал: во-первых, обидно было до слез, что так с ним обращаются свои же братья-бродяги, и самое главное — ни за что! До того обидно, что рычал как зверь и хотел всех погрызть — в связи с этим свита «вора» для усмирения сильно отлупила собрата по ремеслу. Во-вторых, мытарь «вора» по кличке Малой — маленький шустропиздый мужичок с умненькими глазками на смуглом рябоватом лице — свое дело знал в совершенстве и сноровисто, шаг за шагом, по капельке, выжал из тела жертвы всю боль, на какую оно оказалось способно.
Правильно его повесили на дверь — ребята опытные, понимают, что к чему. Внизу Малой расстелил большой кусок целлофана, края загнул коробочкой, зажигалкой проплавил и приклеил — Рома сначала не понял, для чего это. Такими штуками в Белогорске не баловались, если кого и допрашивали с пристрастием, то по-простому, по-домашнему: били повсеместно, пока не сознавался, на худой конец, маленько рвали не те зубы вместе с деснами дантистскими приспособлениями (покойный мытарь Штырь горазд был на такого рода дела) или тривиально пихали паяльник в задницу. Бывало так, что допрашиваемые от сильной боли писались и опорожняли кишечник — так для этого штаны есть, целлофан-то зачем?
Целлофан Малой не зря положил — в этом Рома убедился спустя несколько часов. За это время его сильное сытое тело, невыносимо страдая от дикой боли, отдало как минимум с десяток литров жидкости: кровью, едким потом, вязкой слюной, мочой и экскрементами. Умненький мытарь Малой — видать, не один десяток людишек на двери заморил, исчадие ада — каждые полчаса подносил к губам жертвы полную кружку с водой, приговаривая:
— Пей, касатик, пей — тебе еще долго висеть…
Попоит, брызнет остатками воды в лицо, и опять тупыми клещами за оголенную мышцу — цап! Дико кричал Рома, заходясь от боли и бессильной ярости, переполнявшей душу. Ссученных всегда люто презирал, но в этот раз горячо молил своего воровского бога, чтобы кто-нибудь услышал снаружи его вопли, вызвал ментов и те прекратили бы это целенаправленное надругательство над плотью. Напрасные надежды: трехкомнатный люкс, как раз и оборудовали для «новорусских» любителей оторваться на полную катушку. На полу — ковры с высоким ворсом, потолок и стены отделаны стилизованным под дерево звукоизолирующим материалом, двойная дверь с тамбуром, окна, опять же, с такой шумовой изоляцией, что закрой его — и грохот танка на улице не услышишь. Бывало, в таких номерах всю ночь напролет гудела разухабистая компания, песняка давили хором, отплясывали голяком на столе, девки визжали, как резаные, — а соседи по коридору спокойно спали, и не подозревая, что рядом кто-то этак бурно развлекается. Так что кричи не кричи — один черт, никто и не почешется…
