— Значит, нет другой жизни? — грустно констатировал бригадир, легонько пристукнув по столу мощной ладонью. — А я почему-то полагал, что есть… Тогда бы не жалко и умирать… А вот… Вот пишут кое-где, болтают там, туда-сюда: жизнь после жизни, тоннель какой-то, шарик по тоннелю, голос в конце… А?
— Ну-у-у, дорогой ты мой! Слушай побольше всякую дрянь! — весело воскликнул Пульман и опять вольготно развалился на диване напротив письменного стола. — Это кто рассказывает-то? Кто пишет? Те, кто испытал клиническую смерть, — не спорю, нестандартное для организма состояние. Все элементарно объясняется, без всякой мистики: это просто реакция организма на превышение болевого порога или на другой насильственно привнесенный фактор… эмм… ну, допустим, фактор травматического характера. Я, кстати, тоже, было дело… эмм… — Тут Пульман на секунду замялся, спохватившись, что чуть было не сболтнул лишнего.
— Что «тоже»? — моментально вскинулся Вовец, и глаза его загорелись странной надеждой. — С тобой что — что-то такое… А?!
— Да нет, что ты! — торопливо поправился Пульман. — Что ты…
Просто я раньше тоже верил во все эти кудеси — пока не убедился на практике в обратном… Да, кстати! Вот эти самые рассказчики — они же все остались в живых. Угу — в живых. Побывали, так сказать, на пороге — и только. За порогом никто еще не был. Никто ведь не вернулся с того света после того, как мозг его умер, а тело истлело, и не поведал нам: что там и как на самом деле! Или тебе известны такие примеры?
— Ну а это… реинкарнация? — не сдавался Вовец. — Переселение душ и так далее? Ощущение, что такое с тобой уже когда-то было — хотя никогда быть не могло… Ведь целая религия на этом деле строится!
— Да чушь собачья! Коленный рефлекс, дежа вю! — Пульман легко взмахнул руками, моментом отмежевавшись от разнообразных пробуддистских концепций. — Это все сами людишки придумали, чтобы хоть как-то противостоять страху смерти. Ведь умирать-то страшно — ага?! Страшно, еще как страшно! Вот посмотри: ведь и свинья, и гусь, да любой таракан — все хотят жить, чего-то жрать и размножаться — помереть никто не желает. Матерью-природой так заложено.
Отсюда и концепции всякие… Бред все! Сознание живо, пока здравствует тело, — это аксиома. Остановились процессы в клетках, и все — хана, извиняюсь за выражение. Просто все! Никаких высших разумов и астральных субстанций…
— Значит, нет ничего такого? — переспросил внимательно слушавший бригадир.
— Ага — нет, — охотно подтвердил Пульман. — Совсем нет. Труп — куча дерьма — потом одни кости. Потом и они истлеют, — А как же… Как же вечные истины?! — не на шутку разволновался Вовец. — Ну, те, что из поколения в поколение? Вон — Пушкин, например? Давно ведь истлел, а до сих пор дух его с нами! До сих пор: «…я помню чудное мгновенье, передо мной…» А?!
— Оух-ха-ха-ха!!! бх-ха-ха-хррр… — Пульман расхохотался так, что даже всхрапнул на вдохе — до того рассмешил его витийствующий перед заготовленным «ТТ» бригадир. Расхохотался и поперхнулся, побагровел, бедолага.
— Чего это ты, а? Приступ, что ли? — поинтересовался Вовец недовольно — вдруг придется возиться с этим придурком.
— Да нет, милейший. — Доктор вытер слезы и покачал головой. — Какой, в задницу, приступ… Смешно просто. Вот ты — достаточно поживший, многое повидавший тип, бандит, угробивший, наверное, не один десяток людишек…
А такую чушь порешь — как пионер сталинской поры… Ммм-да. Пушкин жив в нашем сознании только лишь потому, что в свое время писал о вещах, сильно интересующих любого индивида, наделенного признаками пола. Человек по натуре своей страшно эгоистичен. Ему интересно лишь то, что сильно его задевает, образно выражаясь, проникает в самую душу. На остальное ему наплевать. Миллионы людей ушли в небытие с момента смерти поэта. Миллионы! Ты их помнишь? Вот ты, например, знаешь, что на днях дядя Вася, гравер, помер, а? Не знаешь и никогда о нем не вспомнишь — тебе до него нет никакого дела. А ведь на многих обелисках Ложбинского кладбища его рукой высечены эпитафии и данные о почивших… А вот ежели, к примеру, Пушкин писал бы не о любви и страсти, а, допустим, о том, на что всем наплевать? Ну представь себе — возьмись Александр Сергеевич вдруг описывать приключения дерьма? И не знал бы ты ничего о Пушкине, друг ситный!
Вечные истины! Ха! Человек смертен — вот вам истина! Если при жизни он не поднапрягся да не увековечил свое имя какими-то потугами, которые всех подряд задели и растревожили, о нем никто и не вспомнит. Плоть и кости сгниют, могилка сровняется с землей, потом это место спланируют экскаватором и построят на нем общественный сортир…
— Ну и козел же ты, — тихо констатировал Вовец. — Все опошлил, чмо… Я-то хотел перед смертью удостовериться, что дух мой не исчезнет бесследно, куда-то там попадет… Угу… Выходит, нет другой жизни.
— Нет, нету, — согласно покивал головой Адольф Мирзоевич, доставая платок и вновь протирая плешь. — Так что — брось стреляться, уважаемый товарищ Анисимов. Я в курсе всех твоих неурядиц и как раз пришел, чтобы вытащить тебя из дерьма. Только хочу предупредить — ты уж давай посерьезнее, без придури…
— Я могу пристрелить тебя, как собаку, — мрачно изрек Вовец. — Ты че, в натуре, не врубаешься, что это тупиковый базар?! Ну ладно, можешь ты моих дебилов гипнотизировать… Так ведь ты столько времени с дегенератами работал, наловчился с ними обращаться… Или ты мне всю «ложбинскую братву» загипнотизируешь? А потом поедешь в столицу и одним махом очаруешь центровой сходняк?! Тогда давай — делай! И кстати — что именно ты знаешь? И откуда? — Бригадир настороженно прищурился и погладил рукоять «ТТ».
— Ну, ладно. — Адольф Мирзоевич встал с дивана и, приблизившись к столу, постучал по нему кулачком, как бы призывая собеседника проявить максимум внимания. — Я прекрасно знаю, кто проткнул ломом Малика. Я еще прекраснее знаю, кто забил до смерти Калгана. Годится?
— О как, — недоверчиво блеснул глазами Вовец, внезапно вспотев лбом. — Ага! Ты ж ведь говоришь, что гипнотизер, бля… Ага, ага… А что?
Наверно, загипнотизировал какого-то идиота и кое-что выведал. Ну что — молоток!
Ну, давай, выкладывай!
— Это еще не все, — торжественно произнес Пульман. — Не все, дорогой ты мой! Это именно я организовал обе эти акции. Да не смотри так — я тебе точно говорю: я! Организовал, чтобы загнать тебя в тупик. А теперь…
— Ой, бля! Как ты мне надоел, дебила кусок! — болезненно поморщился бригадир, разочарованно качая головой. — Ты ж в такой час приперся, в такую торжественную и светлую минуту… Чего ты несешь, придурок? Я ж на тебя и пулю тратить не буду — одной рукой задушу! Я тебя щас…
— Но-но, приятель! — опасливо отстранился Пульман и поспешно добавил:
— Я готов предъявить доказательства — прямо сейчас. Я же просил — посерьезнее! Не надо думать, что все вокруг тебя — идиоты. Я могу доказать, что это не шутка.
— Можешь? — Бригадир выпростался из-за стола и приблизился к собеседнику.
Глядя немигающим взором на его огромные кулаки, Адольф Мирзоевич бесцветным голосом произнес:
