– И что же, маленькие боги не нуждаются в деньгах?
– Нуждаются, – согласился Изюмов. – Но мы выкручиваемся без криминала. Мои адепты платят за учебу и посвящение, а потом еще у меня, допустим, есть договор с «Мосэнерго» на брэнд-рекламу.
– Это как? – не понял я.
– Все дело в тарифах, – пояснил Фердинанд. – Вы же знаете: население покупает киловатты подешевле, а предприятия – подороже. Потому энергетикам в плюс, чтобы сами горожане экономили. Тут мы смыкаемся. И я тоже считаю, что Свет – категория духовная, а не материальная. Сияние – оно в душе человека, а не вовне. Вот, гляньте, это для расклейки в метро…
Мелкий бог протянул руку и достал с полки стопку рекламных квадратиков. На них изображалась перечеркнутая электролампочка, ниже шел текст: «НЕКТАРИЙ. Не потому, что от Него светло, а потому, что с Ним не надо света». И номер телефона.
– Остроумно, – признал я. – Вы, стало быть, теперь Нектарий? Красивое имя. Но со стихами Анненского вы обошлись варварски, это зря. Не боитесь, что любители поэзии побьют?
– Нас не запугать, мы привычные, – с достоинством сказал Фердинанд, он же Нектарий. – Христа вот тоже распяли за чужие грехи. А подправить стишок – и грех невеликий, и деньги верные, и законом не запрещено. Вам, понимаю, как работнику органов, интереснее, чтобы я зарабатывал другим. Киднэппингом, например, да? Но только не воровал я вашего Звягинцева, слово бога. Хотите верьте в меня, хотите нет.
19. BASIL KOSIZKY
Где-то я вычитал, что товарищ Сталин в последние годы, опасаясь покушения, требовал от охраны постоянно менять маршруты. Так что всякий раз добирался от «ближней» дачи до Кремля заковыристыми путями… Сегодня мне тоже довелось побывать в шкуре усатого генсека: из-за пробок в центре и двух закрытых на ремонт транспортных развилок нашему кортежу понадобилось совершить немыслимый крюк. На официальную встречу с президентом Волиным меня повезли в Кремль по Крымскому валу через – вы не поверите – Таганку.
Но нет худа без добра. Зато я проехал мимо Театра на Таганке и увидел свежие афиши. «Мастер и Маргарита» у них все еще в репертуаре. С ума сойти!
Когда я был послом Украины, мы с Сердюком ходили на этот спектакль. Как киевлянин киевлянина, я вообще ценю Булгакова и к фильмам или спектаклям по его мотивам всегда отношусь ревниво: не замайте земляка. Но любимовская версия мне приглянулась. Даже мой теперешний бодигард, который в ту пору служил в Безпеке, а числился атташе по культуре, постановку снисходительно одобрил. Особенно сцену бала у Сатаны – с голыми барышнями.
– Помните Таганку, Сердюк? – Я легонько толкнул его в бок.
– А як же! – причмокнул мой охранник. Глаза его затуманились. – Уж не забудешь. Такие пирожки с капустой у них в буфете… – По моему лицу Сердюк понял, что сморозил что-то не то и поспешил добавить: – …ну и заварные пирожные, само собой…
– Эх, Сердюк! – только и вздохнул я. – Вам же, по легенде, полагалось нести культуру в массы. О чем вы, интересно, говорили на приемах с другими культурными атташе? Неужели о пирожках?
– Да нормально вроде говорили, – пожал плечами Сердюк, – вполне четкие были ребята, без этих умственных штучек-дрючек.
Тут я сообразил, что эту должность в посольских штатах всех стран традиционно оставляют за собой разведка и контрразведка. Поэтому Сердюк, разумеется, находил общие темы с коллегами. Белыми воронами как раз бы выглядели подлинные профильные атташе. Ежели такие птички вообще встречаются в природе.
Сердюк, впрочем, и так входил в любой коллектив, словно патрон в обойму. Когда я перетаскивал его из Киева в Нью-Йорк, то больше всего опасался языкового барьера. С детства мой бодигард разговаривал на русском, и никакие иные языки по-настоящему ему не давались – даже на чистой рiдной мове он мог общаться без перерыва минут пять, не больше: после скатывался на суржик, а затем вновь на русский. Я подумывал о включении в группу секьюрити ООН переводчика-универсала, но это оказалось ни к чему. Возглавив мою охрану, Сердюк не стал прогибаться под многоязычный мир, а решительно прогнул его под себя. В группе моих телохранителей подобрался разномастный народ – Жан-Луи Дюссолье из Экваториальной Гвинеи, австриец Ханс Шрайбер, чех Ян Палинка, финн Аки Туртиайнен и прочий интернационал, – поэтому рабочим языком был, естественно, английский. Однако меньше чем через неделю им сделался русский. Жан-Луи удачно вспомнил учебу в московском Лумумбарии. Ханс – что его бабка была в советской зоне оккупации и, может, он сам на четверть украинец. Аки – что изучал русский в школе. И даже стойкий Янек, которого назвали в честь мученика 68-го года, вскоре без напряжения употреблял слова «вотка», «устаф», «товарисч» и «тывою мать»…
– Спасские Ворота, – доложил шофер. – Первая машина прошла.
Я глянул из окна и увидел темно-красные каменные зубья стен над головой, а возле моей машины – ровный строй почетного караула.
Местные кутюрье нарядили гвардейцев в высокие кивера, которые с «калашниковыми» сочетались, на мой вкус, нелепо – ну как если бы московские музейщики вздумали добавить на задний план «Бородинской панорамы» пару танков «Т-80», для полной победы над Наполеоном. Правда, в Киеве тоже был потешный охранный полк, одетый в форму времен гетьмана Конашевича. Но это войско у нас по крайней мере охраняло от туристов Верховную Раду. А на фоне нашего депутатского цирка смотрятся естественно хоть гайдамачьи шапки, хоть ночные колпаки с бельевыми прищепками.
Нет, все-таки здорово, что мы с Сердюком теперь в Объединенных Нациях, подумалось мне вдруг, и я даже не устыдился цинизма своей мысли. Родину нужно любить издалека, чтобы чувства не притупились. Самые большие в мире жовто-блакитные прапоры и самых горячих патриотов незалэжности нэньки-Украйны я встречал в Монреале, Сиднее и Буэнос-Айресе… К счастью, у ООН история коротенькая, никакому кутюрье не разгуляться. Потому охрана у нас в Нью-Йорке простая – без лампасов, выкрутасов и экзотики.
– Раз-два-три, готовность, – забормотал Сердюк в микрофончик, который заметно топорщил узел его галстука. – Через полторы минуты наш выход. Первая машина, Ян, слышишь? На тебе правый фланг, Жан-Луи держит левый. Третья машина, Ханс, слышишь меня? Ты держишь тыл. Василь Палыч, ждем еще буквально полминутки, пусть ребята займут позицию. Нас должен встречать этот фрукт, Железов, но я его пока не вижу… Угу, вот и он. Василь Палыч, еще секунд двадцать форы, нас сейчас припаркуют… Все, можно выходить. Я первый, строго по инструкции, вы за мной.
Я вылез строго по инструкции, мрачный Железов что-то сказал Сердюку, тот махнул рукой, и дальше все понеслось привычно – по протоколу. Капельмейстер с тамбурмажором. Герольдмейстер со штандартом. Церемониймейстер с пергаментным лицом. Гвардейцы делают «на караул», детишки тащат букеты, девушка выносит хлеб-соль, краюха под солонкой знакомо надкусана… Сердюк все же не удержался от проверки! И когда, стервец, успел?
Телекамера была всего одна; судя по сонному взгляду и похоронному костюму оператора, только штатная. Или журналистам моя встреча с президентом России до лампочки, или к прессе тут опять охладели. Думаю, второе. Ромашка закончилась не тем лепестком, выпало: «Не любит». Для Кремля это дело обыкновенное, сколько себя помню. Вот у американцев свобода слова – мудрая старая нянька. Раздражайся на нее или нет, она всегда есть и всегда права. А в России она – новая подружка с большими запросами. Хамит, плачет, закатывает скандалы. И периодически это злит. То ее к сердцу прижмем, то к черту пошлем. Сезонное явление. Как прилив и отлив, как зима и лето… Как смена внутреннего убранства кремлевских палат.
