Мученица кивнула. Так, можно работать.
– Скажи, – осторожно стал я нащупывать почву, – подвергалась ли ты… м-м… насилию со стороны родного отца?
– Нет, о Нектарий Светоносный, – удивила меня Ада-Адажио. – Ничего дурного отец не делал… со мною.
– А с кем же тогда? – сразу уточнил я. Очевидно, этот случай был труднее, чем я предполагал. Однако и мы, боги, не лыком шиты. – У тебя есть братья? сестры?
– Нет… – тихо проговорила девушка. – Это не то, о чем вы подумали, боже. Но тоже очень нехорошо… Ведь правда, держать человека в заточении против его воли – большой грех?
– Еще бы! – искренне ответил я. В моей бурной биографии были полгода, проведенные в СИЗО. По сравнению с тамошней баландой даже прасад выглядел райской пищей. – Грех неописуемый.
– Тогда, – несчастным голосом сказала Ада-Адажио, – родитель мой великий грешник. Он прячет на нашей даче двух чужих детей…
– Чьих детей? Кто их отец?
Девушка подняла брови и взметнула подбородок высоко вверх, словно папой пленных малюток был, по меньшей мере, мой небесный коллега Саваоф. Ну или президент России, на худой конец.
29. МАКС ЛАПТЕВ
Бешеной собаке семь верст не крюк, а спецназу ФСБ и все пятьдесят – не расстояние. В черте города наш приземистый грузовичок лишь маневрировал, разыгрывая из себя простую ремонтную таратайку и выгадывая минуты где хитростью, где наглостью, где везением. Мы обгоняли на поворотах, мы подсекали на виражах, мы проскакивали на самом излете желтого и втискивались в чужие ряды с отчаянной дерзостью алкаша, которому позарез нужно успеть до перерыва к заветному винно-водочному прилавку. Как минимум раза два мы попадали в пробку и дважды выруливали на встречную – под злобные гудки окружающих нас авто. Когда же мы преодолели МКАД, водитель отбросил малейшие стеснения. Тряска исчезла, ход машины стал угрожающе плавным. Вид за окном кабины затрепетал и размазался в длину. Число на спидометре из двузначного сделалось трехзначным. Даже командир спецназа Володя Рябунский, сидевший рядом с шофером, перестал клевать носом, открыл один глаз и удовлетворенно хмыкнул: «О, нехило едем. Может, и правда застанем там кого живого».
Рябунский был фаталистом. Обычно его ребят вызывали на объекты, когда из живых там оставались не те, кого следовало защищать, а совсем наоборот. «Спасаем или мочим?» – перво-наперво спросил он. Я кратко обрисовал ситуацию. Узнав, что отслеженный звонок случился около пяти часов назад, командир спецназа предложил расслабиться. «Кто бы он ни был, он уже труп, – обрадовал меня Володя. – Ты же понимаешь: о тех, которые шевелятся, в прошедшем времени не говорят». Я ответил ему, что прошедшее прошедшему рознь. Труп – это, сказали бы немцы, плюсквамперфект. Давно протухшее. А Сусанна Евгеньевна Звягинцева, как я понял, записывает в бывшие не обязательно умерших. «Философия, Макс, философия!» – ругнулся на меня Рябунский, но водителя все же настроил на самый быстрый ход…
Так или иначе мы примчались в Усково, побив все рекорды скорости. И, не доезжая метров ста до КПП «Усково-3», затаились в рощице. Сквозь деревья можно было рассмотреть забор поселка, его главные ворота и серебристую охранную будку возле них, зато нас оттуда никто бы не увидел. Так что можно было выйти из машины, размять ноги, подышать воздухом – акклиматизироваться после гонки. Володя дал мне такой же, как у всех, зелено-коричневый пятнистый комбинезон, а сам тем временем проверил экипировку.
Каждому из группы полагалось по одному десантному «кедру» и по четыре автоматных магазина к нему – два с красной отметиной, два с белой. Белые Рябунский иронически называл «пэтронс-лайт»: убойная сила их была в два раза меньше, зато они бабахали в несколько раз громче. Для игры на нервах противника такие подходили наилучшим образом. Особенно если противник оказывался любителем. Как, например, сейчас.
Поскольку я не был уверен, что у хозяйки всего одна собака, Володя раздал несколько штук «антисобачьих» самострелов. Вместо пуль там были ампулы с какой-то несмертельной гадостью, кетомоном или кетамином, – я не расслышал. Главное, любая жучка отрубалась на два часа. Рябунский был лоялен к четвероногим и старался фауну не обижать. По возможности. Хотя, рассказывал мне как-то Володя, он знавал и настоящих собачьих фанатов. У него в отряде был сержант, по фамилии Фокин, – вот тот любил братьев наших меньших сильней, чем братцев по разуму. В конечном счете Фокин полностью перешел на собак и теперь, по слухам, воспитывает чуть ли не президентских далматинцев…
– Значит, оружие у них, ты говоришь, есть? – спросил Володя.
– Холодное – точно, – вновь подтвердил я, вспомнив развешанные по стенам раритеты. Те самые, которые мелкий божок Фердинанд Изюмов уверенно называл орудиями убийства. Теперь я относился к его словам гораздо серьезнее. – Томагавки сам видел. Насчет огнестрельного не знаю.
– Плохо, – пожаловался Рябунский. – Лучше бы у них были обычные, без фокусов, стволы. Пули кевлар хорошо держит, а вот ножи всякие, палаши – уже под вопросом, зависит от марки стали… Каски надевайте, – приказал он парням и добавил: – К тебе, Макс, эти слова не относятся. В передовую группу я все равно не могу включить постороннего, извини. Ты хоть и оперработник, но штурмового опыта у тебя маловато.
Рябунский был прав. Последние годы мне если и приходилось штурмовать, то главным образом лифт у нас на Лубянке. В час пик к нему было вечно не протолкнуться. Впору пешком ползти.
Старшим передовой группы Володя назначил Шульгу, чьим первым прозвищем было Спезнац. Рассказывают, что впервые докладывая о прибытии, рядовой Шульга от волнения оговорился и невольно произвел на свет отличное ругательство: и резкое, и фирменное, и к тому же не матерное; такие особо ценятся на закрытых учениях в присутствии высокого начальства ФСБ. При первом же тренировочном захвате парни Рябунского бросали на пол условных террористов с криками «Спезнац! К вам пришел спезнац!» – чем дико повеселили генерала Голубева, обычно умиравшего от скуки на таких мероприятиях. Володя вскоре после этого отхватил новую звездочку на погоны, Шульге дали сержанта и официальное кодовое имя – Нырок, а фраза «Спезнац пришел» стала гулять по Управлению, вызывая зависть у матерых хохмачей.
О тайном проходе в стене Рябунский уже знал от меня и нарочно разделил отряд не на две, как обычно, а на три группы. Шульга со своими ребятами входил на территорию через КПП «Усково-3», по-тихому убеждая охрану поселка нам не препятствовать. Второй группе, которую вел сержант Грудцын по прозвищу Сова, следовало максимально скрытно просочиться с тыла и взять в полукольцо дачу Звягинцевых. Мы с Рябунским и еще двумя парнями двигались в арьергарде, чтобы охватывать всю картину целиком и, в случае осложнений, корректировать ход операции.
Тактика работы спецназа была Володей продумана от и до. Даже в наиболее опасных делах командир лично не возглавлял штурм: он доверял ребятам, как себе, и доводил до каждого самый полный объем задач. Хваленая британская методика «один мозг – десять пальцев» им отвергалась принципиально. Наоборот, каждый из членов группы, зная свое место, мог также действовать автономно и в любую секунду принять командование на себя. Самых толковых сержантов Володя каждые два года отправлял на повышение и набирал себе новую молодежь; насколько я помню, конвейер этот крутился аж с 1992 года и ни разу не дал сбоев. Многие затем взлетали и повыше своего командира, однако сам Рябунский все годы упорно отказывался от полковничьей – а в перспективе и генеральской – должности. «Скучно, знаешь ли, Макс, наедать загривок на генеральских харчах, – как-то объяснял он мне. – Зарплаты хватает, а вот адреналина потом ни за какие шиши не купишь. Мотаться по сафари и постреливать носорогов с джипов – не для меня. Мне эти носороги ничего плохого не сделали. Зачем их, на фиг, обижать?..»
