– Слышали? Его собственное признание! – обрадовалась вдова. – Чистосердечное! На той кувалде наверняка остались отпечатки… Видите, он маньяк, хуже Пяста. Тоже не мог смириться, что у нас все кончено. Явился из Норвегии, из ревности укокошил бедного Звягинцева, под газоном его закопал, меня тоже заставил копать, держал в нало… в заложницах. Я вам про это уже говорила!
– Вы мне про это еще не говорили, – мягко поправил я.
– Да? – удивилась Сусанна. – А про что я вам уже говорила? В смысле, про что я вам еще не говорила?
– Про одну из двух старых алмазных шахт Звягинцева, например, не говорили, – предположил я. – Которые в Якутии. Про то, как муж переписал ее на ваше имя, и там сразу нашлось десять камней, пятьсот каратов в общей сложности…
– Ты же, гулльвейг, сказала мне – пять камней! – снова подал голос Сергиенко. Судя по тону, над его зубами уже основательно потрудилось сверло бормашины. – Всего сто каратов!
– Тебе и пяти много! – с раздражением прикрикнула на него безутешная вдова. – Сколько ни дай, все просадишь! Ты, любимый, такой же корыстный тип, как и мой золотой Звягинцев, да будет земля ему пухом. Но тот хоть цедил мне эти жалкие копейки, а ты, чучело, все их забирал. И благо бы на нас тратил, или на нашу дочь, или пускай на казино. Ведь ты же все вбухивал в идиотские раскопки! В эти свои мерзкие, гадкие, поганые, никчемные норве…
На середине последнего слова Сергиенко бросился на Сусанну Евгеньевну. То ли он и впрямь кое-что перенял из бойцовских повадок своих древних конунгов, то ли парни Рябунского, увлеченные препирательством бывших супругов, на секунду отвлеклись и проявили роковую беспечность, но факт есть факт: спецназовцы лихорадочно защелкали затворами «кедров» лишь в тот миг, когда Сергиенко, прикрываясь Сусанной, уже держал возле ее горла лезвие кинжала, невесть откуда взявшегося.
– Стреляйте в него, стреляйте, он меня убьет! – истошно завопила Сусанна. – То есть нет, подождите, не надо, не стреляйте, а то еще промахнетесь и попадете в меня!
Рябунский озадаченно нахмурился. Спецназовцы чуть занервничали, стягивая кольцо. Наибольшее хладнокровие проявил экс-редактор.
– Ничего страшного, если разок и промахнутся, – желчно заметил он. – Она с ним заодно. Не верю я ни в какие гипнозы.
– Пожалуй, я тоже не верю, – согласился с ним я. Зверская гримаса Сергиенко выглядела чрезмерной. Прежнее, страдальческое выражение смотрелось куда естественней. – Володя, ты бы отвел ребят на пару шагов назад: не будет он ее резать. Милые бранятся – только тешатся.
– То-то я смотрю, он ножик странно держит, – задумчиво согласился Рябунский. – Вроде у горла, но как-то невзаправду и очень издалека… Парни, отбой. Объявляю всем устный выговор за проявленную халатность. Это вам будет стоить сегодня лишних двух часов тренировок.
– Ладно, отпусти меня, чучело, – спокойным тоном сказала вдова Звягинцева. – Ни хрена ты, любимый, делать не умеешь.
Сергиенко все еще по инерции жутко скалился, напрягал мускулы, сводил брови к переносице. Недолго думая, Сусанна врезала ему локтем поддых и без труда освободилась, пока ее бывший муж с вытаращенными от боли глазами ловил ртом воздух.
Кинжал звякнул о бетонный пол. Шульга подобрал холодное оружие, попробовал пальцем лезвие, хмыкнул, передал Володе, а тот – мне. Это был довольно красивый и совершенно тупой музейный экспонат. Им даже цыпленка зарезать было бы непросто.
Тем не менее и Сусанну, и Сергиенко заковали в металлические браслеты – на всякий случай. Во избежание новых проблем.
– Женщину в наручники – это кошмарная низость, – объявила вдова во всеуслышанье. А персонально мне добавила: – Вы, капитан, об этом еще сильно пожалеете. Завтра же меня освободят, а вас выгонят из органов к чертовой бабушке… Мне просто надо вспомнить один телефонный номер…
Чтобы не мешать Сусанне Евгеньевне вспоминать, я тактично отошел подальше, вглубь гаража. Работник прессы увязался за мной.
– А мне еще долго здесь быть? – жалобно спросил он. – Не нравится мне этот гараж, и вообще это Усково. Нет, я, конечно, понимаю: тентанда омниа – в жизни надо все испытать. Но мне на сегодня уже хватит… И левый ботинок, обратите внимание, у меня погрызли… Когда ваши следователи приедут?
– С минуты на минуту, – обнадежил я его. – Уже звонили с дороги. Вы им расскажете о том, что видели и слышали, протокол подпишете и свободны… Кстати о свободе. Я только сейчас додумался, почему вы «Свободной газетой» не торгуете. Потому что ее раньше редактировали, я угадал? Вы Морозов, Виктор Ноевич?
Бывший редактор молодецки подкрутил усы:
– Читали меня? Мои передовицы? Мою рубрику «Меа кульпа»?
– Ну, скорее, наслышан о вас, – немного разочаровал я его. – От жены, Елены Лаптевой. Она когда-то работала в вашей газете. Правда, Лена считала вас кабинетным работником и никогда не говорила, что вы склонны к авантюризму…
– Ну какой же я авантюрист? – вздохнул Морозов. – Лена права. У меня, что называется, игноти нулла купида – нет тяги к приключениям на свою голову. Вы мне только дайте редакторский кабинет, и я из него не выйду до пенсии. Самому надоело бегать от ментов с этими чертовыми газетами. Это вам вот хорошо: арестовали кого надо, браслеты надели, и можно ехать отдыхать.
– Отдых – это да. Отдых мы очень уважаем, – мечтательно подтвердил я. – Часов эдак десять глубокого здорового сна, и чтобы выключить телефон…
Услужливый поганец мобильник тут же проиграл мне «Темную ночь».
– Ты где? – деловито спросил Сердюк. – Тебе до центра сколько добираться? Час? А быстрее никак не можешь? Давай, Макс, шевелись, ты нам нужен позарез, в гробу отдохнешь!
33. КАХОВСКИЙ
С прошлого раза обстановка не изменилась. Все та же комната пять на шесть. Замызганные стены, грязноватые пол и потолок. Одна тусклая лампочка, обвитая старой лентой от мух. Два окна с грубо приваренными решетками. Глянцевый поясной портрет президента Волина на одной стене. На другой – ветхий плакат с трехглавой гидрой мирового терроризма, издыхающей под милицейским сапогом. Два стула, стол. Майор за столом.
В отличие от всей обстановки, майор был не тот, что раньше. Прежний – пожилой, узкий в плечах, костистый и разболтанный, словно складной метр, Елистратов, – все уже про меня понял и оттого не доставал по-глупому. Новый был хоть и моложе с виду, зато гораздо шире в обхват и как-то намного массивней. Когда он шевелил головой, то делался чрезвычайно похож на офисный аппарат для горячей штамповки. Такой мы смеха ради купили у японской «Ниппон эйгася» на «Экспо-2000», чтобы он у нас прямо в холле первого этажа шлепал значки, брелоки, кофейные стаканчики и прочую мелкую дрянь. Тех денег, которые мы шутя отдали японцам, сейчас мне бы хватило на год нормальной жизни, а то и полтора.
– Ну че, – сказал майор, – садись, олигарх, давай знакомиться. Я – Липунов Никита Вадимович, а ты у нас, значит, будешь типа Каховский Сергей Михайлович, условно-досрочно освобожденный из мест лишения по ходатайству… с учетом предварительного… угу… без права выезда за пределы… русский, разведенный, зарегистрирован по адресу… В натуре, что ли, русский? И прям совсем-совсем не еврей?
