– Ну ты, полегче на поворотах! – набычился Фокин.
Однако молодцеватого самодовольства в его голосе заметно поубавилось. Та-ак, сегодня у нас вечерок сюрпризов.
– Говори-говори, Коленька, – попросил я. – Это интересно.
– Какое там «до полусмерти»! – радостно фыркнул господин министр. – Еле-еле его зацепили. Я сегодня с Кешей Ленцем в Думе потрепался, а тот с его врачом вчера говорил. Там даже больничным листом не пахнет, пара ушибов максимум. Ленц мне еще хвастался, что их шоу всегда «маст гоу он». Этот уже сегодня утренний эфир «Угадайки» провел и вечерний собирается…
Власть переменилась: теперь Лабух смотрел гоголем, а Собаководу настало время глядеть в пол, пыхтеть и оправдываться.
– Ну нестыковка вышла, – буркнул он, – я сам только что узнал от людишек, просто расстраивать не хотел. Все будет тип-топ, зуб даю. Я сейчас поеду в театр, подменю Вована, а его отошлю прямо в «Останкино». Клянусь, ошибок не будет. Этому Школьнику сегодня же организуют вечные каникулы.
То, что вляпался Лабух, было злом привычным. То, что облажался Собаковод и, мало того, посмел мне соврать, было скверно: гниль, похоже, заразительна. И все-таки, подумал я, в этой истории есть кое-что приятное. Успокаивающее. Минус на минус дает плюс не только в математике. Пока мои катеты будут клепать друг на друга, у них не останется времени объединиться против меня.
– Фокин, – сурово сказал я, – никакого Вована. Как это ты выразился? «Сам напортачил, сам и расхлебывай»? Правильно. Большой театр переживет без тебя, охраны там хватит. Ты лично поедешь в «Останкино» и лично займешься. Фас, дорогуша, фас! Хочешь перед началом, хочешь в рекламную паузу, но сделай. Если этот Школьник сегодня доведет свое шоу до конца, я задумаюсь о твоей профпригодности.
– Не доведет! – пообещал мне Фокин. – Ни одна собака еще от меня не уходила.
По правде сказать, Школьника можно было бы отложить до завтра: мой сглаз вовсе не требует лихорадочной спешки. И тем более не обязательно было участие в акции лично Собаковода – мало ли у него вованов? Однако имелось важное «но», которое перевесило другие резоны: я старался, поелику возможно, соблюдать симметрию. Равносторонний треугольник – конструкция прочная до известного предела. Злоупотреблять не стоит. Если ты напряг одного, сразу напряги и другого. Не давай преимущества никакой стороне. Нагрузки на катеты должны быть примерно равными. Иначе наш треугольник развалится к чертям раньше времени.
56. ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ
Почему же я тем летом, в душном и пыльном Дуранго, выбрал вещь именно такой, ярко-желтой расцветки? Воспоминания детства? Был ведь когда-то фильм про такой же чемоданчик, в котором носили пилюльки против страха. Хотя, скорее всего, фильм тут ни при чем. Мне просто не хотелось выделяться из толпы. В стране, где яркость – национальный стиль, подозрительны темные, скромные и блеклые цвета. В лучшем случае тебя примут за кочующего падре или разъездного торговца похоронными принадлежностями. А в худшем – за русского шпиона, который возит из Москвы валютные дровишки, чтобы горячий костерок имени Вильи-Сапаты не угас. Этим шпионом я, собственно, тогда и являлся…
– Добрый вечер, Василий Павлович, – самым что ни на есть светски-нейтральным тоном произнес я, подавая ему ладонь.
Кроме Вована, Собаковод отправил со мной в театр еще дюжину самых дотошных конвоиров. Но, слава богу, никто из них не владел искусством определять на глазок пульс и давление подконвойного. Если бы сейчас ко мне подключили полиграф, он же детектор лжи, его самописцы заметались бы по бумажному листу с невиданной амплитудой.
– Вечер добрый, Павел Петрович. – И. о. генсека ООН неторопливо переложил свою ношу из правой руки в левую и только затем ответно пожал мне ладонь.
Голос Козицкого был ровным. Лицо старого дипломатического зубра тоже не выдавало никаких чувств, кроме протокольной теплоты и казенной приветливости. Как будто наша встреча в театре была заурядным плановым мероприятием, не более того. Как будто в природе не существовало маленького комка жевательной резинки с моей запиской внутри. Как будто за сутки после нашего свидания в Кремле ничего особенного не произошло…
Но только его ноша в левой руке была тем самым чемоданчиком!
– Как вам московская погода? – вежливо спросил я Козицкого.
Мне хотелось заорать: «Получилось! О господи, получилось!!» – и, словно мальчишка, подпрыгнуть вверх, прямо до золотой лепнины потолка. Однако я заученным церемониальным жестом пригласил дорогого гостя к дверям царской ложи.
– Погода? Да я как-то не успел ее распробовать, – дежурно улыбнулся мне дорогой гость и чуть наклонил голову. Что на языке протокола означало: мерси, только после вас.
Пульс мой, наверное, зашкаливало, а я отвечал Козицкому ровной деревянной улыбкой Буратино. Сейчас я тем более старался быть абсолютно ручным президентом. Послушным, заторможенным, четко выполняющим ЦУ всевозможных собаководов, музыкантов, вованов и прочей швали. Смотрите, я умненький-благоразумненький. Я примирился с действительностью. Я не лезу на рожон. Я весь ваш.
Несколько секунд мы с и. о. генсека топтались у входа, отнекиваясь от высокой чести войти первым и пропуская друг друга вперед, – пока, наконец, первым в ложу не вступил мой караульщик Вован. Это сразу все упростило. Мы вдвоем с Козицким тотчас же шагнули следом, а наши тылы прикрыл своим телом его высокий секьюрити. Он же прикрыл и дверь. Могучий взвод охраны и еще один бодигард Василия Павловича остались ждать по ту сторону, в коридоре.
Дверь из коридора не запиралась ни на замок, ни на защелку. Бархатные портьеры тоже были чисто символическим препятствием. Но все-таки мы сделали главное – изменили расклад сил. Еще минуту назад там, снаружи, численное превосходство было у тех. Здесь, внутри, – у нас. И не простое, а тройное. В первые же минуты после начала спектакля это обязано сработать.
Пульс мой постепенно выравнивался. Спокойней, господин президент, пока у нас все по плану.
Чем хороши театральные ложи? Компактностью. Даже царская, даже в Большом сравнительно невелика по размеру. Четыре парадных кресла в первом ряду. Два кресла попроще, для охраны, – во втором. Плюс ограниченное пространство между рядами и дверью – для столика с бутылками-закусками: даже если первый ряд захочет клюкнуть по маленькой, роль официантов придется брать на себя второму ряду. Поскольку лишние люди тут уже не поместятся.
Я не знал заранее, сколько народа Фокин пригонит в театр. Ну и что с того? Они же все равно не смогут быть поблизости!
Теснота, таким образом, была частью плана. Вдобавок я рассчитывал на то, что царская ложа имеет преимущество перед остальными. Раз есть теоретическая возможность покушения, ни фигуры, ни даже силуэты здесь не должны просматриваться извне. Сами гости могут, когда надо, обозначить присутствие. Например, выглянуть наружу и махнуть. Но со стороны ложа должна напоминать непроницаемо черный квадрат в бархатной раме – художник Малевич отдыхает…
