– Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак, – проникновенно сказал он мне. – У людей, Лев Абрамович, никакой четкости, никакого понимания момента. Собаке приказали лежать – она лежит, скомандовали: «Голос!» – она лает. А человек? Сколько ты его ни дрессируй, он не въедет, что надо слушаться…
– Не повезло тебе, Фокин, с людьми, – раздался знакомый глуховатый голос.
В то же мгновение я оказался вдруг свободен.
Пальцы с горла исчезли. А сам волкодав, получив сильнейший удар, изумленно крякнул, отлетел далеко на ступеньки лестницы и затих.
Все случилось так быстро, что смахивало на ловкий кинофокус: секунду назад нас тут было только трое, а теперь внезапно добавился еще один.
Четвертым был главный герой сегодняшний программы. Человек в маске. Ах я, балда! Из-за предэфирной суеты я впервые в истории «Угадайки» забыл предупредить гостя, что во время рекламных пауз ему нужно оставаться на балкончике. Господи, ну какой я молодец, что забыл! Да здравствует рассеянность!
А Волин уже повернулся к Бубе и сказал, протягивая ему руку:
– Не лежите, поднимайтесь. Вы кто такой?
Мало того, что бедняге Кудасову сегодня врезали ни за что. Уже второй раз за последние пять минут его угораздило наткнуться на человека, который не знал его в лицо! Двойной удар – по корпусу и по самолюбию.
– Я ведущий программы «Щедрость», – печально объявил Буба.
Он кое-как поднялся с места и стал отряхиваться. Эту лестницу у нас моют, увы, не слишком тщательно. Вип-персон здесь не водят.
– Очень хорошо. – Сказав это, Волин принялся возиться с завязками маски. – Вы поступите крайне щедро, если возьмете мою маску… сейчас я ее сниму… и второй раунд посидите вместо меня. Потом я вернусь. Мне нужно потолковать с этим любителем собак… Лев Абрамович, вы не против временной замены?
– Конечно, это категорически не по правилам, – признал я. – Но сегодня у нас все не по правилам. Буба, ты слышал, о чем тебя просят? Бери у Павла Петровича маску, надевай и дуй на наш балкончик. Я тебе потом все объясню. И скажу подробное спасибо.
– А почему это я должен участвовать в чужом шоу? Что, у меня своих дел нету? У меня… – заартачился было Кудасов, но тут Волин справился, наконец, с завязками. Буба посмотрел на него, тотчас же поперхнулся, вытаращился, расправил плечи и объявил: – Да! С удовольствием! Почту за честь! Служу отечеству!
Затем его как ветром сдуло. Я кивнул Волину и вышел следом, прикрыв дверь на лестницу. Шея у меня болела – наверняка будет синяк. Курить хотелось страшно, но эту неприятность мы тоже перетерпим. Главное, я остался жив, а мог ведь умереть. Новость следовало хорошенько осмыслить в спокойной обстановке – то есть после эфира. И еще было бы неплохо понять, откуда здесь взялся Фокин и за какого обиженного дядю он чуть не свернул мне шею. Пускай мне кто-нибудь объяснит и это. Но тоже не сейчас. Пока мне надо продолжать шоу – вот мое дело номер один. И, надеюсь, никакого форс-мажора больше не будет.
Надежды не сбылись. За двадцать секунд до окончания рекламной паузы на мой мобильный позвонил Максим Лаптев и устало сообщил, что у них все плохо: детей в Жуковке нет, их перевезли в какую-то прачечную в Китай-городе. Максим и компания почти уже доехали до места, но не знают, где эту чертову прачечную искать.
В голове моей сразу что-то сверкнуло. Такая маленькая внутричерепная молнийка. После того, как тебе посчастливилось избежать смерти, ты словно начинаешь вторую жизнь. Твой склероз остается в первой. Возвращается молодость – время, когда ты соображал гораздо быстрее.
– Постойте, Максим, – сказал я. – Кажется, я знаю это место. Слушайте внимательно…
66. ПАВЕЛ ПЕТРОВИЧ
Собаковод меня обрадовал. Я уж боялся, что после падения и крепкого удара затылком о ступеньки он так и останется лежать на лестнице в полной отключке. А оказалось – ничего, тыква у него железная, непрошибаемая. Уже через две минуты он зашевелился. Еще через минуту открыл глаза. Посмотрел на меня мутным взглядом, узнал и ошарашенно стал тереть лицо рукой. Сел, тряхнул башкой и опять глянул на меня – уже исподлобья.
– Это я, Фокин, я, тебе не снится, – сказал я. – Привет. Не ожидал меня здесь увидеть? Ну так я тебя тоже.
– Разве ты… не в Большом театре? – спросил Собаковод. В глазах его еще плавали островки мути, но их стало меньше.
– Дурацкий вопрос, – отозвался я. – Крепко ты, однако, головой приложился. Показываю на пальцах: я не в театре. И ты не в театре. Мы оба здесь, а не там. Правда, я, в отличие от тебя, все-таки немного посидел на спектакле. Но долго, уж извини, не высидел. Смотреть балет в компании твоего Вована, сам понимаешь, – удовольствие ниже среднего.
На имя Вован наш Фокин отреагировал стандартно: потянулся к своему левому боку и зашарил рукою вдоль ремня. Без толку.
– Хочешь кому-то позвонить? А позвонить нечем! – Я изобразил на лице фальшивое огорчение. – Гляди, какие мелкие кусочки!
Собаковод с тупым удивлением осмотрел обломки мобильника – действительно мелкие. Как вы думаете, чья работа?
– Твой телефон крайне неудачно упал. Вот и пришлось ему ногою помочь, чтоб не мучился… – объяснил я. При этом я скроил самую лживую на свете сочувственную гримасу. – Но сильно ты не переживай. Вован все равно бы уже не ответил. Бедненький тоже неудачно упал в театре и тоже умер. И где ты таких корявых помощничков себе берешь? На собачьей живодерне за пятачок?
При слове «собачий» Фокин – тоже очень предсказуемо! – зыркнул по сторонам, а его губы сами собой сложились свистулькой.
– Нет-нет, – покачал я головой, – это «Останкино», дружок, а не моя камера. Своих ученых песиков ты, наверное, где-то забыл. Рычать и кусать придется тебе самому, без помощников… Что, хочешь укусить меня, а? По глазам вижу, хочешь…
Однажды Фокин рассказывал мне, что в хороших питомниках есть особая штатная должность – собачий дразнила. Инструктор, одетый в защитный костюм из нескольких слоев грубого войлока, всячески провоцирует псину криками и жестами. Зубастый друг человека, получив приказ «сидеть!» или «лежать!», обязан никак не отвечать на вызов нахального чучела. Идеально воспитанной собаке надо терпеть, молчать и ждать хозяйской команды, иначе проигрыш.
Теперь я оказался в роли такого же дразнилы, только человечьего: Фокин должен был потерять терпение, напав на меня первым.
Я хотел убить Собаковода, очень хотел. Я мечтал об этом не день, не два, не месяц. Я отлично помнил, что он сделал, и потому был до подбородка переполнен густой ненавистью к нему. Каждую секунду я мог взорваться ею, словно петарда, начиненная порохом, или перегруженный ваттами аккумулятор. У меня было тысяча и одно основание не раздумывая лишить его жизни голыми руками… И все-таки я ждал первого шага от него.
Хладнокровие, которого у меня сейчас не было, дало бы Фокину некоторый перевес. Я не имел шансов избавиться от своей ненависти, зато мог уравновесить собственную ярость – чужой.
