Мой ближайший предок Ефим Г. Штейн, веселый и расслабленный, встретил меня в гостином зале с круглым столом посредине. Еще минуту назад комната была игровой площадкой. Теперь, однако, о вистах, пасах, триплетах, трельяжах и прочих преф-премудростях, знакомых мне с детства, напоминала лишь грифельная доска, тактично задвинутая за включенный телевизор. На экране безмолвно надрывался, размахивая ручками, знаменитый шоумен Журавлев. Как обычно у папы в доме, громкость была сведена к нулю – отчего ящик для идиотов приятно смахивал на тихий мирный аквариум.
Вокруг папы толпились его друзья-партнеры. Из сегодняшних я помнила в лицо многих, а по именам-фамилиям – троих: дядю Мику дядю Рашида и Диму Баранова. Первый из троицы был великим режиссером, второй – не менее великим сердечных дел мастером, а третий лепил популярные байопики для исторической серии «ЖЗЛ». Дима был старше меня всего лет на пять, зато толще – раза в три. И он, кстати, единственный из папиной компании относился к моему бизнесу с должным пиететом. Гурманство в его жизни было, я подозреваю, на третьем месте, после истории и карт.
– Яна, дитя мое, и вы, господин Кунце! – торжественно произнес мой предок, едва я представила его Максу, а Макса – папе. Этот высокопарный тон больше подходил к вечернему костюму с бабочкой, чем к папиным гавайке, шортам и шлепанцам. – Я душевно рад, что вы удостоили посещения сию скромную обитель… – Тут он не выдержал тона и захохотал. – Мика, обитель чего у нас здесь?
– Азарта… – немедленно отозвался кинорежиссер.
– Порока… – плотоядно подхватил исторический писатель.
– Азарта и порока, – подытожил папа. – Вместо того, чтобы созидательно трудиться, мы балуемся картишками, сутками не вылезая наружу. Все, кроме одного! – мой родитель повернулся к врачу. – Кроме, конечно, Рашида Харисовича: он у нас при исполнении, он товарищу Гиппократу подписку давал. У Рашида, правда, сегодня непруха – только-только он вернулся со второго вызова и сразу подцепил на мизере двух тузов…
Сердечный мастер выглядел виноватым и усталым одновременно. По-моему, два вызова подряд беспокоили его больше пары внезапных тузов. Дядя Рашид нервно почесывался, перетаптывался с ноги на ногу, поглядывал на часы. Однако возражать папе не решался. Ефима Григорьевича Штейна вообще очень трудно переспорить.
– Сутками не вылезаете? – удивилась я. – Пап, ты гонишь. Ну ладно, ты пенсионер. А как же ваш фильм, дядя Мика, «Александр Невский-2»? Я видела в новостях, что уже съемки начались.
– Пока не начались, – огорченно развел руками режиссер. – Фальстарт, Яночка. Понимаешь, на Чудское озеро не завезли еще…
Откуда-то со стороны чулана раздались сначала грохот, потом топот, и в гостиную влетел почти голый незнакомый мужчина – в одних синих трусах и белой марлевой повязке. Трусы на нем были в том месте, где им и положено быть, а марля обхватывала голову на манер рыцарского подшлемника. По всей комнате тотчас же распространился густой запах отработанного этилового топлива.
– О-о-о-о! – страдальчески проныл мужчина, окинул нас мутным взором, булькнул горлом и выбежал сквозь входную дверь.
– У тебя что, опять кто-то проигрался догола? – упрекнула я папу. – Ты ведь сам обещал заниматься чистым искусством!
– Да нет, это не из-за игры так надрался, – стал оправдываться мой родитель. – Это ж Валька, с Байкала. Ну Валька Васютинский, не помнишь его разве? Он тебя на коленке катал, когда ты маленькая была… Короче, он на днях приехал в Москву – ждал, что его губернатором края назначат. Ну и пролетел со свистом, обошли его на повороте. Вместо этого пообещали ему вроде в какой-то фонд начальником. Разница огромная, сама понимаешь. Как тут не надраться? А вдобавок его позавчера буфетом придавило – понять не могу, как он умудрился на себя такую махину обвалить.
– Может, вернем его обратно в дом? – предложил Макс.
– Без толку! Мы его ловили-ловили, а все равно не удержишь, – махнул рукой дядя Мика. – Сибирская порода, из кержаков. Пусть его, проветрится и вернется… Так вот, я не дорассказал, Яночка, насчет фильма. Холодильные установки на Чудское озеро должны были привезти из Швеции, но не довезли, где-то они на полдороге застряли. Значит, льда у нас пока нет. Это во-первых. Во-вторых, снегу финнов купили по дешевке, а он какой-то нерусский на вид и на вкус. И третье – Штепсель, подлец, тянет резину, никак саундтрек не добьет. Ливонцы-то полезут под ремикс Прокофьева, легко, но вот самому Алику Невскому надо чего-нибудь посильней, позабористей, попатриотичней, вроде… вроде…
– Вроде «Батяни-полкана», – подкинул идею коварный Дима.
– А кстати! – заинтересовался дядя Мика. – Почему бы и… Уже второй раз за последние пять минут речь режиссера была
бесцеремонно прервана – и все тем же самым возмутителем спокойствия. В гостиную опять шумно ввалился, только теперь через другую дверь, голый несостоявший байкальский губернатор.
– О-о-о-о! Кошечка! – застонал он и стал тыкать пальцем в направлении двора. – Там… у бассейна… цирк показывает…
– Бред, логорея, моторное возбуждение, – навскидку оценил романист Дима. – Как же, как же, нам такие вещи оченно даже знакомы. Допился ты, друг любезный. Поздравляю, у тебя белочка.
– Нет, ко-о-о-о-шечка! – закапризничал Васютинсий. – Такая рыженькая! И беленькая! И черненькая! Сразу три в одной! Она лапой – р-р-раз в сторону! И все лапой – р-р-раз в сторону!
– Скорей всего, белочка и есть, – кивнул дядя Мика. – Явные глюки. У Ефима-то кошки серые, верно? А ты чего скажешь, Рашид?
Светило медицины не успело ответить, а я уже уловила в пьяном бреде четкий смысл. Чего тут неясного? Если трехцветная кошка сидит у воды – значит, это Пульхерия! Господи, что с ней?!
– Пуля! – Я кинулась во двор, спасать свое сокровище. Сокровище, однако, меньше всего нуждалось в спасении. Когда мы всей толпой выбежали из дома во двор, то застали поразительную картину. Моя черно-бело-рыжая Пульхерия важно сидела на краю бассейна. С противоположной стороны шеренгой расположились все десять дымчатых сиамских красоток. Напрасно я думала, что хозяйские кошки будут игнорировать мою. Наоборот – сегодня все они сидели, как приклеенные, и внимали каждому жесту Пули. Моя киса важно двигала правой лапой – и тотчас же все десять кисок с другой стороны бассейна послушно повторяли ее жест. Моя кошка шевелила хвостом – и все ее благородные товарки, словно в трансе, шевелили своими хвостами в такт.
Завидев меня, Пульхерия элегантно выгнула спину, произнесла коронное: «Мур!» – и все десять сиамских леди сделали то же самое, наполнив двор разноголосым мурлыканьем. Мне даже на миг почудилось, что я узнала мотив «Подмосковных вечеров»!
Вслед за музыкальной паузой моя киса решилась разнообразить цирковую программу. Она строго, по-командирски, мявкнула, отползла на метр от края бассейна, после чего задрала лапу вверх и резко ее опустила – черт меня побери, если это не был типичный жест римского патриция, приказывающего в Колизее одному гладиатору победить, а другому умереть!
