Пролог
Первое, что Анна подумала, глядя из окна пятнадцатого этажа на расцарапанный железными лопатами дворников заснеженный тротуар и ряд автобусных остановок, было: «Господи, до чего же там хорошо! Хорошо и спокойно. Вот оно – счастье: свалиться вниз, пережить краткий миг полета, и потом долгожданное освобождение от всех проблем. Там покой, примирение со всем, что случилось, конец боли. Я туда хочу».
Анна попыталась повернуть испачканную белой краской ручку и открыть окно, но рама не поддавалась ее слабым рукам. Засохшие шпингалеты никак не хотели повернуться в своих пазах и выпустить ее на свободу. Она долго, ломая ногти, рвала на себя грязную ручку и плакала, плакала, плакала…
«Я просто боюсь. Мне страшно: а вдруг это больно? Говорят, что при падении с такой высоты все произойдет мгновенно, но из тех, кто это попробовал, ни один ведь уже не сможет подтвердить, больно или не больно. Господи, о чем я думаю?! Да какая мне разница?!!»
Она отошла от окна. Прошлась несколько раз по кухне, бессмысленно хватаясь то за чайник, то за полотенце, перекладывая с места на место вещи и кроша ножом какуюто еду. Хотя есть ей давно уже не хотелось.
«Куда теперь? Искать новую работу? Нового мужчину? Чтобы потом опять остаться брошенной, никому не нужной, чтобы вновь разочаровываться и проклинать сам момент своего рождения? Я не просила меня рожать: зачем люди производят на муки себе подобных, какое они имеют на это право? Мне противна сама мысль о завтрашнем дне. О том, что солнце снова взойдет, что придется встать с постели. А что дальше? Нет, думать обо всем этом просто невыносимо! Обязательно надо чемнибудь заняться. Но чем? Есть не хочется. Есть нужно, чтобы жить, а жить не хочется. Телевизор включить? Там тоже люди, которые делают вид, что желают всем добра, а сами только и думают, как бы тоже когонибудь слопать, стрескать, сожрать… А если попробовать? Я всего лишь попробую, вдруг это не так уж и страшно? Пойти, взять ручку, бумагу, написать: «Прошу винить в моей смерти…» Может, не надо никого винить? Нет, надо! Пусть знают!»
Анна нашла ручку в письменном столе, вырвала из школьной тетрадки сына листок в клетку, зачемто взяла ножницы и по привычке подрезала неровный край, проверила, хорошо ли пишет стержень. Потом аккуратно вывела:
«В моей смерти прошу винить:
Моего мужа Ивана Панкова,
Моего друга детства Андрея Юсупова,
Его жену Светлану Юсупову,
Мою лучшую подругу Ольгу Калининскую.
Они убили меня! Если можно наказать их за это, своей последней волей заклинаю: сделайте это ктонибудь! Сделайте!»
«Вот и все. Написала. Пусть будет красиво. А вдруг по телевизору покажут? Было бы здорово в вечернем выпуске новостей показать репортаж о том, как молодая красивая женщина свела счеты с жизнью. Все будут меня жалеть, и они тоже увидят… Господи, подписьто забыла! Как же, не поставить внизу свою королевскую фамилию! Сколько слез изза нее пролито, но теперь даже на это наплевать», – и она размашисто расписалась внизу листа:
«Анна Австрийская, двадцатое марта».
Положила листок на стол, еще немного походила по комнате. Как все вокруг изменилось! Костюм, о котором она столько мечтала, дорогой, цвета шампанского, валяется на полу ненужной тряпкой, любимая ваза, которую прежде два раза в неделю аккуратно протирала тряпочкой, громоздится на столе бесполезным куском стекла, любимые книги пылятся на полке, и она твердо знает, что никогда больше их не откроет.
Анна долго кружила по комнате. Записка готова, надо действовать. Уговаривать себя, убеждать в том, что покончить со всем этим сегодня же, сейчас, – это единственно правильное решение.
«И так отныне будет всегда: просыпаться с отвратительным чувством, что все люди сволочи, что жить незачем, ведь ты никому не нужна. Как страшно! Весна на улице. Зачем весна? Земля немного оттаяла, могилу легче копать. Интересно, на похороны они все придут? Плакать будут. Оправдываться. Потом Иван станет приходить на мою могилу и жалеть, жалеть, жалеть…»
Тут Анне самой стало до того себя жалко, что она заплакала. Плача, подошла к шкафу, где лежали мамины лекарства, порылась в коробке.
«Чем тут можно отравиться? Анальгин, ношпа, активированный уголь, димедрол. Наверное, димедрол подойдет. Чтото я об этом слышала. Хорошо, что его здесь много!»
Анна стала надрывать упаковку за упаковкой и по одной вынимать маленькие белые таблетки. Складывать их в кучку. Они выглядели не так страшно, как тротуар из окна пятнадцатого этажа. Анна постояла немного возле этой кучки, потом принесла из кухни стакан воды.
«В конце концов, я просто засну. Спать! Как это здорово! Спать! Да, я хочу спать…»
Она горстями стала глотать таблетки, прихлебывая теплую противную воду. Потом поправила записку на столе, чтобы лежала ровно и сразу бросалась в глаза, легла на кровать, накрылась пледом и стала ждать. Постепенно ее затошнило, потом затрясло. Не такто это оказалось просто: заснуть. Ей было не по себе. Боль всетаки пришла.
– Помогите! – прохрипела она. – Мамочка, мне страшно!
Ничего не изменилось. Начал наваливаться сон, тяжелый, болезненный, липкий. Анна уже поняла, что умирать очень больно, еще больнее, чем жить, и последнее, что она услышала, это как хлопнула входная дверь…
Глава 1
Болезнь
– Дыши! Дыши! Дыши!
Анна приоткрыла глаза, почувствовала резкую боль и тут же поспешила закрыть их снова. Ее пытались удушить, прижимая чтото вплотную к лицу.
– Дыши! – снова резанул слух визгливый женский голос.
Она закашлялась, отпихнула рукой маску, шланг от которой тянулся к аппарату, подающему кислород, и окончательно открыла глаза.
– Господи, девочка, ну, ты нас и напугала!
Первое, что вернулось к Анне, была боль.
– Очнулась? Что ж ты, а? Живешь, дышишь? – Над ней склонилось чьето лицо, наполовину закрытое белой марлевой повязкой.
– Не хочу… – с трудом прохрипела Анна.
– Что?
– Не хочу жить…
– А я думала, что тебе уже хватит. После такого промывания желудка у людей пропадает охота травиться. Ах ты, дурочка, дурочка.
– Там хорошо… – снова чуть пошевелила губами Анна. – В темноте…
– Светлана Степановна, да ее уже в палату можно переводить из реанимации! А когда очухается – в психиатричку. Пусть там разбираются, а то еще чего доброго она из окна сиганет, – недовольно поджала губы молоденькая медсестра.
– Девочка, ты держись. Не будешь больше делать глупости? – спросила та, кого назвали Светланой Степановной.
