— Слушайте, — сказал Ангус, начавший злиться, — я художник, а вы — натурщица, ясно? Мы ничего не добьемся, если вы будете ко всему придираться. Вы ведь согласились мне помочь!
— Я охотно буду позировать со всем остальным, только не с такой штукой, да еще на голове! Я уже слышала одну шутку насчет шляпки Кармен Миранды, и мне хватило. Если будете настаивать, останетесь вообще без натурщицы.
— Но ведь тогда все произведение пострадает! — возражал он.
— Ваше произведение точно пострадает, если я откажусь участвовать. Ангус, ананас меня просто прикончит. И потом, это немодно. Даже не думайте!
Он сердито возразил, что ананас стоил целое состояние. Я посоветовала ему подарить или продать ананас Джимми.
— Он порежет его на кусочки, смешает с творогом, и получится чудная начинка для печеной картошки.
Нехотя он уступил. Дальше все устроилось каким-то чудом, и к половине одиннадцатого, когда открылись двери для посетителей, мы были почти готовы. Каркас, правда, оказался довольно жестким, но не был и откровенно неудобным. Ангус, то и дело сверяясь с эскизом, прикрепил ко мне всю зелень и цветы, а также несколько больших, красиво расписанных вручную бумажных бабочек и птичек. Редж подошел поближе и стал наблюдать. Судя по всему, наша скульптура произвела на него неизгладимое впечатление.
Ангус расположил меня лицом к фигуре из металлолома. Мне показалось, что к концу выставки мы с этой фигурой подружимся.
Наконец Редж распахнул двери. Атмосфера в зале дрожала от вибраций художнических нервов, которые натянулись, как скрипичные струны. Первыми выставку посетили близкие друзья и родные участников. Они сжимали в руках каталоги, розданные им организаторами. Вдобавок все считали своим долгом остановиться перед работой «своего» художника и громко выразить свое восхищение. Затем они переходили к другим экспонатам, которые так же громко объявляли «дрянью» и «мазней».
Перед нашим квадратом все умолкали. Я точно не знала из-за чего. То ли их охватывал благоговейный восторг, то ли дело было в Ангусе, его мускулистой фигуре и футболке с эмблемой сборной Шотландии. Наверное, никто не рисковал критиковать работу такого мощного мастера. Зато уж и оттянулись все на фигуре из металлолома!
Мозгляк скоро побелел от гнева.
— Обыватели! — вопил он. — Культурные кретины!
Через какое-то время подтянулась основная масса зрителей. Сначала их было немного; некоторые тащили сумки с субботними покупками. Но всех как будто притягивало к нашему квадрату. Ангус оказался прав насчет живой скульптуры. Она, то есть я, стала объектом пристального внимания со стороны посетителей выставки.
Должно быть, обо мне поползли слухи, потому что народ повалил на выставку толпой и все скапливались в нашем углу, где вскоре стало очень тесно. Я сосредоточилась на том, чтобы не шевелиться, и вскоре поняла, как должны себя чувствовать стражи Букингемского дворца.
До моего слуха долетали комментарии:
— Наверное, она все-таки живая. Видишь — моргает.
— Бедняжка, у нее же руки-ноги онемели!
Я услышала и более загадочное замечание:
— Наверное, она к такому привыкла.
Защелкали фотокамеры. Ангус был на седьмом небе.
Даже мозгляк оживился, возможно рассчитывая, что на снимки заодно попадет и его скульптура.
С часу до двух выставка закрывалась на обед. Ангус помог мне вылезти из каркаса и снял некоторые детали, пришитые не так крепко.
— Насчет ананаса вы были правы, — великодушно сказал он.
— Конечно! — ответила я.
Я побежала в туалет, где с трудом сняла с себя трико и откликнулась на зов природы. В туалете стоял стул. Сидя на нем, в лифчике и трусиках, я выпила чашку кофе и съела сэндвич, который прислал мне Ангус через распорядительницу в красной юбке.
— Все идет просто замечательно! — с воодушевлением сообщила она. — А вы, по-моему, очень смелая. — Она склонилась надо мной. — Надеюсь, вы не простудитесь? В зале тепло, мы включили отопление.
Я обещала, что не простужусь. Более того, в трико и со всеми украшениями в зале мне было очень тепло. Распорядительница повторила, что я очень смелая и она сама ни за что на свете на такое не согласилась бы.
Мне пришлось вернуться на место задолго до двух, чтобы Ангус успел снова пришить ко мне листья и лианы. После обеда поток зрителей несколько поредел. Люди предпочитали проводить субботу в других местах. Так или иначе, в половине пятого выставка закрывалась. В три пятнадцать я уже начала думать, что все прошло удачно, как вдруг почувствовала на себе чей-то пристальный взгляд.
К зевакам я уже успела привыкнуть, но этот взгляд оказался таким пытливым, что у меня по коже побежали мурашки. Хуже того, в нем было что-то знакомое и угрожающее. Он порождал тот самый страх, который я испытывала в своей подземной спальне. Мой ночной гость — наверняка он!
По спине у меня потек пот; он стекал в липкое трико, как будто кто-то проводил по позвоночнику пальцем. Я едва заметно скосила глаза.
Они стояли рядом, бок о бок — Мерв и его приятель. Мерв, высокий и бледный, равнодушно жевал резинку. Но Мерв меня уже не волновал. Куда больше меня интересовал другой. Я впервые увидела его лицо, не закрытое ни шлемом с затемненным козырьком, ни занавеской, ни толстым матовым стеклом. Я увидела великана-людоеда прямо и ясно.
С первого взгляда он как будто не внушал больших опасений: низкорослый, приземистый, с оливковой кожей, лысоватый. Да, именно он топтался тогда у меня за дверью. И именно его мы с Ганешем видели в ту ночь, когда спасли Алби от похищения.
Он все время пытался чем-то прикрыть голову — то шляпой, то шлемом. То ли из тщеславия, то ли из-за лысины, благодаря которой его было легко опознать. Лысину запомнит даже самый рассеянный свидетель.
В ту ночь мы помешали им похитить Алби, но позже они все-таки добрались до старика. Едва взглянув на спутника Мерва, я поняла: Алби убил он.
Мне казалось, что при виде его во мне поднимется ненависть, но почему-то ненависти я не испытала. Лысина сбивала меня с толку; она служила напоминанием о человеческой хрупкости. Не знаю, каким я ожидала увидеть напарника Мерва. Он же оказался самым обыкновенным, даже скучным. И все же, как говорят, у каждого имеется отличительная черта. У этого типа отличительной чертой были глаза. Огромные, как на старинных картинах, и чуть-чуть навыкате. Темно-карие, почти черные, они как будто состояли не из радужной оболочки и зрачка, а представляли собой огромные темные светящиеся диски, окруженные белком.
Я узнала его, и он понял, что я его узнала. Когда я встретилась со взглядом его неестественно огромных карих глаз, они смеялись надо мной, как и капризно изогнутые полные губы. Я прекрасно поняла, что он хотел мне сказать. «Ну и напугал я тебя, подруга! Теперь ты видишь меня лицом к лицу. По-прежнему боишься?»
