«Набивай голову знаниями, мой мальчик, только так ты сможешь вырваться отсюда».
В дверь постучали. Непонятно, зачем они себя утруждают. С тех пор как он оказался в доме престарелых, ни разрешить войти, ни отказать посетителю он не может, и стук только раздражает его. Напоминает о его немощи. Сзади открылась дверь. Кто-то вошел, но ничего не сказал, и Аксель не знал, кто это, пока вошедший не появился в его поле зрения. Имени он не помнил, ежедневные подробности часто выпадали из памяти, видимо, потому, что совсем его не интересовали. Зато прошлое сохраняло отчетливые контуры. Наверное, мозг пытался таким образом защищаться. Тело превратилось в замкнутое пространство, где взаперти пребывала душа. Без дверей и без окон и без контактов с другими людьми. Похожие друг на друга дни начинались и заканчивались, испытывая его терпение. Его отмеченный премиями интеллект теперь переместился в мизинец на левой руке, который иногда слушался, но в последнее время все чаще отказывался повиноваться приказам Акселя. Замурованный в собственном теле, он не мог двигаться, но продолжал чувствовать боль. После долгих часов в одной и той же позе боль становилась невыносимой. Но попросить о помощи он не мог. Ему оставалось лишь бегство в прошлое. Впрочем, и в прошлом были опасные заводи, к которым память боялась приближаться.
— Здравствуйте, Аксель, может быть, вы хотите поменять положение? — Женская рука вытирает полотенцем слюну с подбородка.
Как он должен отреагировать? Движение мизинцем означало бы «да». Но даже такой ответ сейчас ему не по силам. Как хочется встать и заорать, выпустить наружу переполняющее его бешенство. Это не жизнь, это прозябание, унижение, превратившееся в навязчивый кошмар.
Он всегда избирательно относился к общению, и лишь немногим удавалось пролезть в игольное ушко. Он никогда не поддерживал нужных связей, а с годами сжался и круг друзей. Чем известнее он становился, тем сильнее менялись близкие люди — единицы вели себя по-прежнему, большинство же начинало льстить и заискивать. Он замкнулся, ушел в себя и вскоре приобрел репутацию писателя-нелюдима.
А теперь он оказался в их власти. Незнакомые люди, свидетели его унижения, приходят и уходят. Чужие руки трогают его тело, касаются самых интимных частей. Он полностью зависит от них и даже умереть сам не может.
В ожидании ответа она так и стояла у него за спиной.
— Передвинуть вас немного?
Он попытался сосредоточиться, но палец не слушался, хотя все тело кричало о том, чтобы переменить позу. И только когда женщина ушла, он краем глаза заметил, как палец слегка пошевелился.
Услышав стук закрывающейся двери, он снова погрузился в воспоминания. Было ли все это на самом деле? Кто знает. Хотя искажать могут глаза и уши, а эмоциональная память никогда не подводит. Даже забытое оставляет в памяти след. Квартала, где прошло его детство, давно нет, но он продолжает существовать в его ранних романах.
Им хорошо жилось, несмотря на бедность. Бесконечные разговоры обо всем на свете на лестничной клетке или через открытое окно. Игры — в зависимости от сезона, но всегда на улице, потому что дома тесно. Катание на коньках по собственноручно залитым дорожкам. Зимние войны в снежной крепости. Горки, по которым летают на картонках или собственных штанах румяные дети с обветренными губами. Когда снег сходит, наступает время играть в шары, и драгоценные шарики переходят от одного победителя к другому. Сегодня ты богач, завтра бедняк. Еще была лапта и футбол с самодельным мячом, сделанным из перевязанной веревкой бумаги. Купание в заливе Орставикен и охота за поливальными машинами, прибивавшими уличную пыль. Зависть к тем, у кого была возможность уехать на дачу или к родственникам в деревню. Осень, когда все снова собирались вместе. Прятки и истории про привидений.
Он помнил запахи. Множество запахов. Готовящийся ужин и только что испеченный хлеб. Вонь помоек и уличных сортиров. Кисловатый запах промокшей верхней одежды, которая сушится в темной прихожей. Лошадиный навоз на улице, наколотые дрова. Легкий аромат развевающихся на ветру простыней. Лавки, и в каждой пахнет по-своему. Рыбная, мясная, булочная, подвал с дровами и керосином. И звуки. Разноголосая уличная мозаика автомобилей, трамваев, повозок, цокающих подков и скрипящих колес. Новое и старое в битве за пространство.
И тихие зимы, когда снег гасил все звуки, а взрослые почти не выходили из дома. Ютились в квартирках в ожидании весны, когда жизнь опять просыпалась.
Радио. Волшебный ящик, у которого все собирались и который чудесным образом разрушал стены, открывая огромный внешний мир.
«Набивай голову знаниями, мой мальчик, только так ты сможешь вырваться отсюда».
Когда он был маленьким, эти слова его пугали, он никуда не хотел «вырываться». Он хотел остаться с мамой и папой, в привычной надежной обстановке, где все всегда повторяется. Не мог понять, почему от него хотят избавиться. Почему родители с таким рвением стремятся выставить его за пределы собственной жизни, которой сами же гордятся. Упорство, надежность, порядочность. Сила в единстве. Высокая мораль, опрятный быт, на комоде, на почетном месте — бюст Яльмара Брантинга
[5]
как доказательство их классовой принадлежности. Один из немногих не имеющих практической ценности предметов в доме. Сколько раз он перебирал в памяти подробности обстановки! Кухня, где целый день хозяйничала мать, а вечером раскладывали и застилали диванчик для отца. Комната перед кухней, пустовавшая днем, а ночью превращавшаяся в спальню для него, мамы и сестры, которая была на два года его старше. Сестра любила книги, но на это никто не обращал внимания. Даже когда однажды вечером к ним вдруг пришел ее школьный учитель и попытался убедить родителей, что сестре нужно учиться дальше, — даже тогда они не придали этому значения. Родители упрямо стояли на своем — учиться будет Аксель. Он станет инженером, овладеет профессией будущего. А сестра затаила обиду и лелеяла ее все последующие годы. Она так и не простила брата, хоть выбор делал не он.
Прокравшийся сквозь ставни солнечный луч раздражающе слепил глаза, они закрылись, и он погрузился в лилово-красную тьму. В первый год после инсульта глаза еще слушались его и моргали, когда хотел он, а не только, когда это было необходимо.
Странно, что из него решили сделать именно инженера. С цифрами он не дружил никогда. Да и склонности к практической работе за ним не замечалось. Видит бог, он пытался, всеми силами старался произвести впечатление на отца, стать ему равным. Отец снисходительно смотрел, как сын неловко орудует молотком в их «райском» домике. Потом сосредоточенно вытаскивал неправильно посаженные гвозди и забивал их как надо. Его не ругали, просто молча давали понять, что навык приходит с опытом и что никогда нельзя сдаваться. Упорство, надежность, порядочность. Будильник звонил в половине шестого каждый день, кроме воскресенья, в семь отец начинал работу на сахарном заводе Танто. Мать дважды в неделю ездила на трамвае до самого Эстермальма, где убирала квартиру на улице Сибиллегатан. На обширных книжных полках в этой квартире хранились сокровища. Их можно было незаметно брать и возвращать в следующий приезд, через неделю. Для начала это были романы Жюля Верна, Александра Дюма и Джека Лондона, в чьих удивительных повествованиях он растворялся без остатка. На страницах романов ему открывались другие миры, а когда книга заканчивалась, он продолжал путешествие уже своими силами. Тетради и разрозненные листы заполнялись фантастическими историями о героях и их приключениях. То, что он сочинял, читали и мать, и отец, хвалили почерк и грамотность, но никогда не комментировали содержания. Акселю рано внушили две вещи — ему предстоит возвыситься над их привычной средой, но он не должен возомнить о себе слишком много. Поэтому когда выдуманные им истории показались родителям слишком замысловатыми, в дом перестали приносить образцы для подражания. Дразнившие воображение книги остались на полках эстермальмской квартиры, а вместо них в доме появились справочники и учебники с сухим текстом. Родители делали все, чтобы он сдал экзамены и поступил на одно из бесплатных мест в гимназию для мальчиков, которая располагалась в районе Сёдермальм.
