Ян-Эрик посмотрел на наручные часы.
Его равнодушие неприятно резануло Кристофера, но он уже решился. Все готово, пути назад нет. А требовать, чтобы Ян-Эрик понимал исключительность ситуации, он не имеет права.
Сердце быстро стучало.
— Дело в том, что я… Для меня эта история имеет особенное значение, потому что я…
Он замолчал, не в состоянии говорить дальше. Каждое слово причиняло ему нестерпимое страдание. Ян-Эрик смотрел на гостя со странным выражением. Кристофер собрался с силами перед неизбежным. Опустил веки.
— …я подкидыш.
Он открыл глаза. Неведомая доныне тяжесть разлилась по всему телу. Он даже пошевелиться не мог. Ян-Эрик тоже сидел неподвижно. Только часто моргал, словно это могло помочь ему осознать услышанное. Заговорил он после долгого молчания.
— И вы полагаете, что в этой истории как-то замешана Герда?
— Я не знаю.
Кристофер тяжело дышал, стараясь избавиться от давившей на него силы.
— Я ничего не знаю о своем происхождении. И вот теперь Герда оставила мне наследство… Хотя, как я уже сказал, мы с ней никогда не встречались.
— Вы хотите сказать, что Герда могла быть вашей матерью?
— Нет. Когда я родился, ей было пятьдесят восемь. Но откуда-то ей было известно, что я… подкидыш. Хотя об этом никто не знает, потому что в детстве я жил с приемными родителями и сам никогда никому и ни о чем не говорил.
Он опустил взгляд.
— Я вообще впервые рассказываю об этом.
Ян-Эрик, до сих пор сидевший, расслабленно откинувшись на спинку стула, резко поменял положение.
— В каком году вы родились?
Голос звучал совершенно по-новому.
— В семьдесят первом, думаю. Или семьдесят втором.
— Что значит «думаете»?
— Никто точно не знал, сколько мне было лет, когда меня нашли.
— А в семьдесят шестом вы родиться не могли?
— Нет. С семьдесят пятого я жил с приемными родителями.
Ян-Эрик, казалось, почувствовал облегчение. Он встал, принес портфель и вытащил оттуда бутылку виски Гленливет.
— Да, тут без выпивки не обойтись. Хотите?
Кристофер посмотрел на бутылку. Ян-Эрик придвинул к себе небольшой поднос с четырьмя стаканами, налил в два и один протянул Кристоферу.
— Странная история. Я не совсем понимаю, чем могу вам помочь. И совершенно не представляю, как тут замешана Герда.
Запах спиртного достиг ноздрей Кристофера. Все его тело напряглось. Еще чуть-чуть — и наступит облегчение. Всего глоток, всего один раз. Сейчас, когда он впервые рассказал кому-то о своей тайне.
— Да и рассказать мне, собственно, почти нечего. Насколько мне известно, у Герды было очень мало знакомых. Она всегда оставалась дома, даже когда у нее были выходные.
Кристофер смотрел на стакан. Жидкость янтарно поблескивала. Ему хотелось отпить хоть немного, хотелось быть с собеседником на равных. Но он не мог сказать правду, не мог открыть Яну-Эрику еще один постыдный факт. Мало того что он подкидыш — он еще и алкоголик. Внезапно его охватил спасительный гнев. Кем, собственно, считает себя этот человек? Сидит тут со своим виски, легко рассуждает о чужом прошлом, а скоро и вообще забудет про Кристофера, пойдет в гостиницу, к жене. Лишь благодаря своей фамилии он может разъезжать повсюду и греться в лучах отцовской славы. Он даже писать сам не способен и может только повторять то, что когда-то сочинил его родитель. Что может быть проще!
Содержимое стакана притягивало Кристофера, и он уже с трудом мог сопротивляться…
— Который час?
— Без двадцати пяти десять.
Кристофер отодвинул виски в сторону и встал.
— Скоро мой поезд, мне пора идти.
Ян-Эрик выпил последние капли и поднялся. Они пожали друг другу руки.
— Удачи.
— И вам.
Кристоферу очень хотелось на свежий воздух. Одновременно он чувствовал сильную усталость, ноги едва слушались. Он вернулся в фойе тем же путем — через сцену и зрительный зал.
На улице Кристофер остановился и перевел дыхание, уговаривая себя, что поступил правильно. Сейчас он уже жалел, что признался. Он передал свою тайну в другие руки, но вместо облегчения ощущал обиду. Хотелось вернуться и сказать, что все совсем не так. Чтобы Ян-Эрик не думал, будто Кристофера выбросили, как ненужный хлам. Кристофер нащупал в кармане мобильный. Нужно позвонить Есперу, услышать его голос. Вернуться к нормальной, привычной жизни. Но после четырех сигналов включился автоответчик. Кристофер повесил трубку.
На противоположной стороне улицы располагался парк, через который шла дорога к вокзалу. Кристоферу вдруг показалось, что тенистые, заросшие кустарником аллеи парка таят в себе неведомую угрозу. Его охватил страх темноты. Больше всего ему сейчас хотелось оказаться дома, в своей квартире. Нужно было спешить, чтобы не опоздать на поезд. Остановившись, он посмотрел на тротуар. Увидел на асфальте темное пятно округлой продолговатой формы, которое внезапно показалось ему чьим-то глазом. Не понимая зачем, он встал на это пятно и зажмурился. А в следующее мгновение с удивлением услышал собственный голос. Он пел:
«Мерцай, звездочка, в ночи, путь ко мне во тьме ищи».
Кристофер открыл глаза и посмотрел в сторону парка.
Темнота больше не пугала.
* * *
Проснувшись, Аксель обнаружил, что он один. Халина тактично ушла ночью, чтобы избежать прощания, которое нарушило бы впечатление от происшедшего. Им нечего было бы сказать друг другу. Аксель был благодарен ей за то, что случилось и что сейчас казалось нереальным. Закинув руки за голову, он размышлял. Как странно, что он смог вызвать в женщине страсть, что его присутствие пробудило в ней желание. Не отторжение, как у Алисы. Рагнерфельдт ни о чем не жалел — напротив, испытывал необычайный подъем. А ведь совсем недавно он думал, будто влечение к женщине утрачено им навсегда, изжило себя за годы аскезы. И даже не подозревал, что жалеет об этом — вся его страсть была отдана книгам.
Однако он знал и то, что случившееся никогда не повторится, и продолжения не хотел. Они встретились по воле случая и воспользовались этим. Теперь он вернется домой, к книге, а случившееся даст ему вдохновение.
Аксель встал и пошел в ванную. Наполнил водой стакан, выпил. Несмотря на легкую головную боль, настроение было прекрасным.
Вместо гостиничного завтрака Рагнерфельдт решил выпить чашку кофе на вокзале. Хотелось оставить память об этой ночи чистой и неискаженной. Как в детстве, когда, пережив что-нибудь особенное, бережешь свое воспоминание, стараешься его ничем не испортить и не расплескать.
Вокзал был совсем близко. Ни с кем не попрощавшись, Аксель пошел через парк. Ночь выдалась холодной, земля под деревьями была покрыта толстым слоем инея. Но после нескольких холодных и серых недель сегодня вдруг впервые выглянуло солнце. Такое яркое, что у Рагнерфельдта заслезились глаза. Домой, работать. Он так долго ждал вдохновения. И кажется, наконец дождался.
