Прокашлявшись, она захлопнула лежавшую на ее коленях папку.
— Думаю, пока мы на этом остановимся, но мне бы хотелось продолжить разговор уже после обеда.
Он пожал плечами. Его злило то, что он вынужден поступать так, как хотят они. И что он не может послать их всех к черту.
— Давайте в два!
Она поднялась, подошла к кровати Анны, посмотрела сначала на нее, потом на него, а после этого направилась к двери.
— Увидимся позже. Всего доброго.
Он не ответил.
Когда за ней закрылись дверь, он взял руку Анны, зажал ее между своих ног и закрыл глаза.
~~~
Никогда когда в жизни она не чувствовали себя такой одинокой.
Он спал на диване. Забрал свое одеяло, подушку и, не сказав ни слова, оставил ее наедине со всеми вопросами, которые она так и не решилась задать. Его последние слова за столом лишили ее дара речи.
Отчаяние, точно судорогой сдавившее нутро.
Почему он так сердит? Откуда эта злость? Чем она заслужила подобное отношение?
Одна в двуспальной кровати, она жалела, что отвезла Акселя к родителям. Все, что угодно, только бы он оказался рядом, чтобы можно было услышать его дыхание, протянуть руку и почувствовать тепло его пижамы.
В четыре часа она не выдержала. С покрасневшим лицом и опухшими глазами она надела халат и пошла к нему. Еще не рассвело, и в слабом лунном свете она разглядела, что он лежит на спине, положив руки под голову. Колени слегка согнуты, слишком короткий диван не позволяет вытянуть ноги. Интересно, почему он не лег в детской. У Акселя, конечно, подростковая кровать, но все же удобнее, чем диван.
Она присела на край кресла.
— Ты спишь?
Он не ответил.
Она закуталась в халат, ее бил озноб. Пора снова замазать стекла в частом оконном переплете. Какой смысл включать батареи, если все тепло уходит сквозь щели? На это уйдет уйма времени, в каждом окне по восемь стекол. Хорошо бы нанять кого-нибудь, чтобы не тратить на это долгожданный отпуск. Хотя, может, теперь уже все равно.
Она сглотнула.
— Хенрик?
Ни звука.
— Хенрик, пожалуйста, давай поговорим. Ты не мог бы просто объяснить мне, что происходит.
Ни шороха.
— Ты не можешь хотя бы объяснить мне, почему ты так сердишься? Что я такого сделала?
Перевернувшись на бок, он натянул на себя одеяло. По ее голосу он мог догадаться, что ей грустно, ей действительно было грустно, но, даже почувствовав это, он предпочел не отвечать. Словно она ни о чем не спрашивала. Он убивал ее своим молчанием. Откинувшись назад, она прикрыла глаза, пытаясь заглушить отчаяние, которое разрывало ей горло и рвалось наружу. Загнанный зверь с обостренными боевыми инстинктами, который не понимает, где враг. Она просидела так довольно долго, но потом ноги сами переместили ее назад, в супружескую спальню.
Когда она наконец улеглась, он вышел в туалет.
Оставил ее одну.
На часах было пять, когда она уснула. В семь ее разбудил хлопок входной двери. Спросонок подумалось, что он поехал за Акселем, чтобы отвезти его в сад.
Лежа в кровати и не в силах пошевелиться, она следила за секундной стрелкой на наручных часах. С каждым новым прыжком стрелка все дальше уводила ее от здравого смысла. Как же ей со всем этим разобраться?
От внезапного телефонного звонка у нее перехватило дыхание. Она ответила только потому, что это мог быть он:
— Эва.
— Привет, это я.
— А, здравствуй, мама.
Она снова легла.
— Ну как вы вчера?
— Спасибо, хорошо. А как Аксель?
— Все в порядке, но в половине второго он проснулся и загрустил. Он очень хотел позвонить, хотя мы говорили, что уже поздно. Мы пробовали звонить вам на мобильные, но вы их отключили, а домашний был все время занят. Вы хорошо провели время?
Домашний телефон был все время занят?
— Да, очень.
Кому он мог звонить так поздно? Никаких звонков не было. И при переадресации она бы все равно услышала сигнал.
— Мы с папой хотели позвать вас в воскресенье на ужин. У меня лосятина лежит еще с осени, все хочу что-нибудь из нее сделать. Я забыла спросить у Хенрика, но за календарем все равно ведь следишь ты. Хенрик, кстати, стал таким стройным. Похудел килограмма на два, да?
Она снова села. Внезапно стало трудно дышать.
— Алло.
— Да.
— Ты здесь?
— Да.
— Так как насчет ужина в воскресенье?
Ужина? В воскресенье?
— Кажется, мы не сможем. Мама, слушай, мне уже пора бежать, я уже в дверях, давай потом созвонимся.
Она нажала на рычаг указательным пальцем и осталась сидеть, держа в руке онемевшую трубку. Как же она могла быть такой слепой. Такой до глупости доверчивой? Точно в магнитном пазле, все фрагменты вдруг сами встали на свои места. Поздние встречи. Конференция на Аландских островах с каким-то неизвестным ей заказчиком. Телефонные разговоры, обрывающиеся с ее появлением.
Она встала с кровати, надела халат и вышла в гостиную. Что-то должно быть. Бумажка, письмо, номер телефона.
Она начала с ящиков письменного стола. Методично обыскивала ящик за ящиком с обеих сторон, одна половина мозга захвачена целью, вторая — страхом, что сейчас обнаружатся доказательства того, что ей и так уже известно.
Никогда бы она не поверила, что окажется в такой ситуации. Никогда.
Она ничего не нашла. Сплошные подтверждения семейного благополучия. Страховки, паспорта, счета, справки о детских прививках, ключи от банковской ячейки. Она продолжила поиски на книжных полках. Где? Где он может спрятать то, что она ни за что не найдет? Есть в этом доме место, куда она никогда не заглядывает? Где он может быть спокойным за свою тайну?
Внезапно раздался звук открываемой двери.
Как вор, застигнутый врасплох, она спешно вернулась в спальню. Надо подумать. Кто она? Кто та женщина, которая увела от нее мужа? Разрушила ее жизнь? Тревога пульсировала во всем теле.
Она вышла из спальни ровно в тот момент, когда на лестнице раздались его шаги.
Встретившись взглядами, они остановились в двух шагах друг от друга.
Между ними пропасть.
Он удивился:
— Разве ты не на работе?
И направился дальше к своему месту за обеденным столом. Ножки стула привычно скрипнули. Он притянул к себе «Дагенс нюхетер», и тут она потеряла самообладание. Решительно подошла, вырвала у него из рук газету и швырнула ее на пол. Он уставился на нее:
