Они посмотрели друг другу в глаза. Эта дружба для нее бесценна — пока он трезв. Это ее единственный контакт с внешним миром.
Но, как только он начнет пить, он потребует расплаты. По старой дружбе.
~~~
Выйдя из зала общественного центра, она направилась прямиком ко двору КМА. Никто не попытался остановить ее. Мать, наверное, изо всех сил спасала рождественское настроение.
Куртку она не надела, на улице было холодно, но разве это имело значение? Легкие снежинки, кружась, ложились на землю, как искрящиеся конфетти, и она откинула голову назад, пытаясь ловить их губами.
На душе у нее было так хорошо. В мире больше нет тревоги. Все ерунда — важно только то, что она идет к Микки. И весь мир принадлежит ей. У края дороги стоят одетые в белое люди и машут ей руками. Они ликуют. Как в кино, которое она смотрела в прошлую субботу. Она идет, и вокруг распространяется сияние. Луч небесного света освещает каждый ее шаг. Она машет рукой в ответ ликующим людям и кружится в снегу.
«De Soto» стояла у мастерской. Мысль о том, что Микки может находиться где-нибудь в другом месте, попросту не приходила ей в голову.
Теперь все у нее в руках.
Конечно, он должен быть там. Где же еще ему быть?
Поклонившись сопровождавшей ее публике, она открыла дверь и вошла. Вдохнула долгожданный запах машинного масла и почувствовала, как по телу растекается радость.
— Микки!
Что-то шевельнулось за сваленными в кучу покрышками. Она направилась туда, и луч небесного света все еще озарял ее путь. Но, прежде чем она успела дойти, из-за шин показалась голова Микки.
— Привет… что ты здесь делаешь?
Где-то в самой глубине души ей вдруг стало ясно, что в его голосе нет радости. Он говорил скорее раздраженно. Но она улыбнулась:
— Я пришла.
Он посмотрел куда-то вниз, она не видела, куда именно. И если бы в этот момент она могла думать, она бы подумала, что он застегивал штаны.
— Сибилла, сейчас я не… А ты не можешь прийти завтра?
Завтра?
Что там такое?
Она приблизилась.
За сваленными в кучу покрышками было расстелено коричневое клетчатое одеяло. А под ним лежала Мария Юханссон.
Сияние вокруг нее погасло.
Избранная.
Она — только его. Он — только ее.
Его тело, содрогающееся над ее телом. Для нее.
Они двое, едины.
Вместе.
Все, что угодно, ради одной секунды этой близости.
Все, что угодно.
Она посмотрела ему в глаза. Его лицо исчезло. Она попятилась назад.
— Сибилла…
Спина уперлась в стену. Дверь справа. Нажать на ручку.
Ликующие люди ушли, оставив ее в одиночестве. «De Soto-Firedom». Вот она. Триста пять лошадиных сил. До незапертой двери четыре шага. Ключ зажигания на месте.
Прочь. Прочь. Прочь.
~~~
Ожидая его возвращения, она просидела в одиночестве на яхте почти два часа. Бродила между утыканных гвоздями стен, как мятежный дух. Как маятник, раскачивалась между надеждой и отчаянием, беспокойством и уверенностью.
Что, если они стерегут абонентский ящик, а Томас этого не заметит? Что, если он сейчас приведет их прямо к ее логову?
Но он кое-что видел в этой жизни. Конечно, он будет действовать осторожно.
А если они его взяли? И поэтому его так долго нет?
И хотя она жаждала услышать эти звуки каждой клеточкой своего тела, но, обнаружив наконец, что кто-то идет по металлической палубе над ее головой, она вздрогнула от страха.
Люк так медленно открывался.
Она спряталась за электропилой и зажмурилась. Как крыса в капкане.
Чтоб они все сдохли.
Но он был один. Слез по ступенькам и огляделся.
— Силла?
Она встала.
— Почему ты так долго?
Он подошел ко все еще работающей кофеварке. Вылил опивки из чашки в мусорную корзину.
— Я проверял, чтобы за мной никого не было.
— Там кто-нибудь был?
Он покачал головой и плеснул в чашку новую порцию кофе.
— Нет, вроде было тихо.
В немом вопросе он протянул ей колбу. Она покачала головой. Он глубоко вдохнул. Сокрушенно вздохнул и продолжил:
— Силла… Там не было денег.
Она уставилась на него во все глаза. Он вернул колбу на место.
— Что ты хочешь сказать?
Он выбросил вперед руки:
— В ящике было пусто.
Он ей лжет.
Пятнадцать лет подряд одна тысяча четыреста крон оказывались в почтовом ящике не позднее двадцать третьего числа каждого месяца. Каждого месяца. Она вытащила газету из мусорного ведра. Остатки кофейной гущи упали на пол. Понедельник, двадцать четвертое марта. Повернувшись, она посмотрела на него:
— Черт бы тебя побрал, Томас. Я тебе верила.
Теперь он смотрел на нее широко раскрытыми глазами:
— Что ты, на фиг, имеешь в виду?
Она узнала выражение его глаз. Так он выглядел в начале припадков пьяной ярости, но сейчас у нее не было сил, чтобы испугаться.
— Это мои деньги! Я не могу без них!
Сначала он просто стоял неподвижно и смотрел на нее. Потом швырнул в стену полную кофейную чашку. Несколько развешанных на стене инструментов упали на пол, за ними потекла темная жидкость.
Она вздрогнула от испуга, но глаз не отвела. Он глубоко вдохнул, словно пытался удержать себя в руках, потом подошел к одному из иллюминаторов и выглянул наружу. И, стоя к ней спиной, начал говорить:
— Я знаю, что не всегда поступал так, как, на фиг, положено. Но если ты обвиняешь меня в том, что я взял твои деньги, то ты, на фиг, очень заблуждаешься. — Он повернулся к Сибилле: — А тебе никогда не приходило в голову, что у бабы теперь просто нет желания посылать деньги расчленительнице?
Ее глаза уставились в одну точку, и когда его слова наконец достигли ее мозга, она поняла, что это правда.
Подачки кончились.
Беатрис Форсенстрём решила, что выплатила долг сполна.
Пустота.
Она медленно подошла к столу, вытащила стул, села. И, спрятав лицо в ладонях, зарыдала.
Теперь она пропала.
Все напрасно.
Она никогда из этого не выберется. У нее же почти получилось, но судьба все равно заставила ее снова упасть навзничь.
