Иногда она выходила в коридор. В другом конце стоял телевизор. Никто из пациентов не разговаривал с ней. Каждый — в своем мире. Она часто стояла у окна в своей комнате, прижавшись лбом к холодной решетке, и смотрела на внешний мир. Он жил своей жизнью. Без нее.
Посещение Беатрис Форсенстрём. Она безупречно одета, но под глазами темные круги. Рядом — тот мужчина, который все это время пытался ее разговорить. Бок о бок они сидят у ее кровати. Беатрис держит сумочку на коленях.
Мужчина приветливо улыбается:
— Как ты себя чувствуешь?
Сибилла бросает взгляд на мать.
— Лучше.
Мужчина выглядит довольным.
— Ты знаешь, почему ты здесь?
Сибилла сглатывает.
— Наверно, потому, что я вела себя глупо.
Человек переводит взгляд на мать, та прикрывает рот ладонью.
Она ответила неправильно. Ее мать огорчена и разочарована.
— Нет, Сибилла, — произносит он. — Ты заболела. Поэтому ты здесь и оказалась.
Она цепляется взглядом за собственные руки, лежащие на коленях. Какое-то время все молчат. Наконец он встает и поворачивается к матери:
— Я оставлю вас одних ненадолго. Я скоро вернусь.
Они остаются в комнате наедине. Сибилла по-прежнему разглядывает свои руки:
— Прости.
Мать встает:
— Прекрати.
Она ее рассердила.
— Ты болела, и тебе не нужно просить за это прощения, Сибилла.
Мать снова садится. На мгновение их глаза встречаются, но на этот раз мать отводит взгляд первой.
Но Сибилла прекрасно понимает, что на самом деле чувствует ее мать. Гнев, самый настоящий гнев на дочь за то, что из-за нее она оказалась в этой мучительной ситуации. И ничего не может при этом сделать.
Сибилла снова смотрит на свои руки.
В дверь стучат, снова входит тот мужчина. В руке у него коричневая папка, он встает в изножье кровати.
— Сибилла, мы с твоей мамой хотим поговорить с тобой кое о чем.
Он пытается поймать взгляд ее матери, но та сосредоточенно смотрит куда-то в пол. Сжимает сумку побелевшими в суставах пальцами.
— У тебя ведь есть друг?
Сибилла смотрит на него, широко раскрыв глаза. Он повторяет вопрос:
— Ведь есть?
Она качает головой. Он делает несколько шагов и присаживается на край ее постели.
— Понимаешь, твоя болезнь может быть вызвана в том числе и физическими причинами…
Вот, оказывается, как.
— Мы взяли у тебя анализы.
Да, она знает.
— Анализы показали, что ты беременна.
Последнее слово отзывается в голове долгим эхом. Перед глазами неожиданно возникает коричневое клетчатое одеяло — она ничего больше не видит.
Избранная.
Она — только его. Он — только ее.
Едины.
Все, что угодно, за секунду этой близости.
Все, что угодно.
Она смотрит на мать. Та уже знает это.
Мужчина прикрывает ее руку своей. От прикосновения по ее телу проходит дрожь.
— Тебе известно, кто отец ребенка?
Они двое, они едины. Связаны. Навсегда.
Сибилла качает головой. Ее мать смотрит на дверь. Стремится туда всем своим существом. Прочь отсюда.
— У тебя уже двадцать седьмая неделя, так что других альтернатив, кроме как рожать, нет.
Сибилла кладет руки на живот. Мужчина улыбается ей, но выглядит грустно.
— Что ты чувствуешь?
Она поднимает на него глаза. Что она чувствует?
— Мы уже обсудили это с твоей мамой.
Она смотрит на мать. У Беатрис совсем белые губы.
— Нам кажется, будет лучше, если мы сразу решим, что делать.
В соседней комнате кто-то кричит.
— Поскольку ты еще несовершеннолетняя и твои родители знают тебя лучше всех, то их слово является решающим. И я как твой врач тоже считаю, что они приняли правильное решение.
Она смотрит на него широко раскрытыми глазами. Какое решение? Они не могут распоряжаться ее телом!
— Мы считаем, что тебе следует отдать ребенка на усыновление.
~~~
Покупать что-нибудь в раньше всех открывающемся «Севен-Илевен» было роскошью, которую она себе позволяла крайне редко. Цены там намного выше обычных, но теперь ей плевать на правила. Ей нужна еда, чтобы перекантоваться несколько дней, и добыть ее надо как можно раньше, чтобы в тот момент, когда Школа Софии откроет двери, у нее все было готово. Все нужно приготовить до того, как школьные коридоры заполнятся учениками и любопытными преподавателями.
Около семи утра в рюкзаке уже лежала консервированная фасоль, бананы, йогурт и хрустящие хлебцы, и, спрятавшись недалеко от ворот своего убежища, она ждала, пока их откроет сторож или кто-нибудь из уполномоченного школьного персонала.
Здесь ей будет спокойно.
В двадцать минут восьмого сторож выполнил служебную обязанность, и, как только он снова исчез, она быстро перешла улицу и открыла дверь. Вверх по лестнице и дальше по коридору. По дороге ей никто не встретился, но, как это всегда бывает в старых каменных зданиях, шаги ее звучали гулко и громко.
Дверь на старом месте. Под табличкой-указателем какой-то ответственный человек прикрепил от руки написанную картонку, предупреждавшую о том, что балки на чердаке старые и могут обвалиться.
А что, может, это выход?
Дверь была заперта на обычный висячий замок. Ах как кстати был бы сейчас забытый в «Гранде» универсальный складной нож. Но он теперь вещдок и хранится в полиции. Она вздохнула. Петля замка в стене крепилась четырьмя шурупами, она открыла рюкзак в поисках подходящего инструмента. Пилка для ногтей? Действительно подошла. Она только слегка открутила первый шуруп, и он тут же выпал. Потрогала остальные. Тоже разболтанные. Холодок подозрения пробежал по спине. Неужели кому-то еще известно об этом убежище? Впрочем, времени на размышление все равно не было. Внизу нарастал шум голосов. Сунув пилку в карман, она открыла дверь. За дверью еще несколько ступенек с железными перилами. Она вошла и закрыла за собой дверь.
Все было так же, как в последний раз. Последний раз был, кстати, лет шесть или семь тому назад. Хотя школу отремонтировали. Она заметила это еще на лестнице. Раньше на чердаке было полным-полно старого хлама. Теперь же здесь валялись только несколько забытых учебников. Еще она вспомнила, что в последний раз ночевала здесь летом и тогда тут было настоящее пекло. Наверное, потому-то она забыла про чердак.
