— Тоби, — тихо попросил Поттер, — приглуши звук.
Техник выполнил просьбу, но все вздрогнули, когда резкий щелчок выстрела прокатился по командному пункту как огромный железный обруч.
Бредя к зданию бойни, где в свете галогенных прожекторов белело тело, Тримэйн снял на ходу и бросил на землю бронежилет. Шлема у него на голове тоже не было.
При виде распростертого, словно тряпичная кукла, окровавленного тела капитан спецназовцев не сдержал слез.
Одолев гребень холма, он краем глаза заметил, как поднялись из-за укрытия бойцы и во все глаза смотрят на него. Они понимали: в том, что произошло, виноват он. Виноват в этой непоправимой трагедии. И теперь Тримэйн шел на свою Голгофу.
Из окна бойни ружье Лу Хэнди было нацелено прямо ему в грудь. Но зачем? Капитан больше не представлял угрозы. Он сбросил свой боевой пояс со служебным «глоком» и теперь спотыкался и чуть не падал, но все же сохранял равновесие, как пьяный, в котором заложен непобедимый инстинкт самосохранения. Отчаяние Тримэйна только усилилось, когда он посмотрел в лицо Лу Хэнди, с острым подбородком и суточной щетиной, в его глубоко сидящие под выступающими надбровными дугами покрасневшие глаза. Глядя на скорбное лицо полицейского, бандит улыбался — беззлобно, заинтересованно. Проверял на прочность, изучал.
Тримэйн не сводил взгляда с лежащего впереди тела. До него оставалось пятьдесят футов, сорок, тридцать.
«Я схожу с ума», — подумал капитан, продолжая идти и не сводя взгляда с черного глазка бандитского ружья.
Двадцать футов. Кровь такая красная, а кожа такая бледная.
Губы Хэнди шевелились, но капитан не слышал, что тот говорил. «Может, по воле Господней я оглох, как те бедные девочки?»
Десять футов, пять. Он замедлил шаг.
Теперь бойцы стояли в полный рост — все как один — и смотрели на него. Хэнди мог снять любого из них, как и они его. Но стрельбы не будет. Словно в сочельник во время Первой мировой войны, когда враги вместе распевали песни и делились едой.
— Что я наделал? — пробормотал капитан и, опустившись на колени, коснулся холодеющей руки.
Подавив слезы, взял тело бойца на руки — это был Джоуи Уилсон, его разведчик номер два. Тримэйн легко поднял его, не сводя взгляда с окна. Хэнди больше не улыбался — на его лице появилось странное выражение любопытства. Тримэйну показалось, что он стал похож на лиса — глаза холодные, кончик языка упирается в нижнюю губу. Их разделяло лишь несколько футов.
Капитан повернулся и направился к линии полицейского кордона. В голове возникла и бесцельно закружилась мелодия. Сначала он не узнал мотив, но когда вступила хорошо узнаваемая волынка, из далекого прошлого всплыли воспоминания и он понял, что это «Изумительная благодать» — гимн, который всегда исполняют на похоронах погибших полицейских.
20:45
Артур Поттер размышлял о природе тишины.
Он сидел в медицинской палатке и глядел в пол, пока врачи обрабатывали ожоги на его руках.
Дни и недели тишины. Такое молчание дерева, бесконечной тишины. Наверное, в таком мире и ведет свою повседневную жизнь Мелани.
Поттер и сам изведал ничем не нарушаемое безмолвие. Воскресные утра, наполненные лишь негромким жужжанием бытовых моторов и насосов. Спокойные летние вечера, которые он проводит в одиночестве на веранде. Но Поттер жил в состоянии ожидания, и для него тишина, по крайней мере в удачные дни, была предвкушением нового начала жизни — когда он встретит кого-то похожего на Мариан и не похожего на всех этих преступников, террористов и психов, с которыми ему приходится делиться мыслями.
«Кого-нибудь вроде Мелани?» — подумал он.
Нет, разумеется, нет.
Поттер почувствовал холодок на обожженной руке — врач приложил какое-то маслянистое средство, и от него сразу стихла жалящая боль.
Артур вспомнил фотографию Мелани, живо увидел, как она висит над планом здания бойни в фургоне командного пункта. Задумался о своей реакции, когда несколько минут назад понял, что Хэнди вот-вот убьет еще одного заложника. Именно Мелани пришла ему в голову, когда он стал прикидывать, кто станет следующей жертвой.
Поттер потянулся. Что-то тихо хрустнуло в спине, и он предостерег себя: хватит валять дурака. Но в другом уголке его свободного сознания — сознания человека, серьезно занимавшегося английской литературой, возникла мысль: «Уж если нам суждено делать глупости, то пусть это будут глупости в любви. Не на работе, где на чаше весов лежат жизни людей, не в отношениях с богами, не в стремлении к красоте и познанию. Не с детьми, такими страждущими и неуверенными. А в любви. Потому что любовь не что иное, как чистое безрассудство, и мы погружаемся в нее, чтобы ощутить пыл страсти и потерять голову. В сердечных делах мир всегда великодушен к человеку и многое прощает ему».
Поттер рассмеялся про себя — к нему вернулось ощущение реальности, а вместе с ним тупая боль в обожженных руках. «Ей двадцать пять, больше чем наполовину моложе тебя. Глухая — причем в ее случае это можно писать и с заглавной, и со строчной буквы. И еще: не забывай — сегодня годовщина твоей свадьбы. Двадцать три года. Ты не пропустил ни одной такой даты. Хватит глупостей. Возвращайся на командный пункт и приступай к работе».
Врач похлопал его по плечу. Переговорщик удивленно поднял голову.
— Ну вот, сэр, все в порядке.
— Спасибо. — Поттер поднялся и неуверенной походкой направился к фургону.
В дверях появился Питер Хендерсон.
— Не пострадали? — спросил старший специальный агент.
Переговорщик помотал головой. Тримэйн во всей этой истории был, конечно, главным, но Поттер не пожалел бы поставить месячную зарплату за то, что и Хендерсон приложил руку к попытке штурма. Что им двигало? Амбиции? Желание вернуться в Бюро, которое предало его? Но доказать это будет еще труднее, чем то, что в генератор заложили зажигательную бомбу. Приговору сердца всегда не хватает определенности. Старший специальный агент оглядел ожоги на руках Поттера.
— Считайте, что медаль у вас в кармане.
— Мои первые боевые раны, — улыбнулся Поттер.
— Артур, я хотел извиниться за то, что тогда сорвался. Здесь так тоскливо. Я надеялся, что у меня появится возможность действовать. Вам знакомо такое чувство?
— Конечно, Пит.
— Очень скучаю по прежним дням.
Переговорщик пожал протянутую руку. Они поговорили о Джо Силберте и его коллегах журналистах. Можно было бы передать дело федеральному прокурору, но они заключили, что задерживать репортеров нет смысла. Бесполезно обвинять людей в том, что они препятствовали осуществлению правосудия. Судьи, занятые текущими уголовными делами, в этом вопросе часто придерживаются Первой поправки. Поттер удовлетворился тем, что с угрожающим видом подошел к Силберту. Журналист стоял в кругу полицейских — невозмутимый, как взятый в плен предводитель революционеров. Переговорщик заявил ему, что всеми способами будет помогать вдове погибшего спецназовца, которая, без сомнений, предъявит и телестанции, и им с Биггинсом многомиллионный иск за неправомерные действия, повлекшие за собой смерть ее мужа.
