Выжил только один подросток. Но его дыхательная система серьезно пострадала. Трахея, гортань и носовая полость были сожжены, мальчик навсегда лишился обоняния. Связки тоже были затронуты – теперь его голос звучал как скрип наждачной бумаги. Хроническое воспаление носоглотки обрекало Талата Гурдилека на бесконечные ингаляции.
В больнице врач вызвал переводчика, чтобы объяснить юному нелегалу ситуацию и объявить, что через десять дней его чартерным рейсом отправят назад в Стамбул. Через три дня мальчик сбежал из больницы и, как был, весь в бинтах, пешком отправился в Париж.
Сколько Шиффер его помнил, Гурдилек никогда не расставался с ингалятором. В молодости, руководя мастерской, он в разговоре произносил фразы между двумя вдохами, а позже стал носить прозрачную маску, от чего его хриплый голос звучал едва слышно. Через какое-то время состояние здоровья турка ухудшилось, зато возросли финансовые возможности. В конце 80-х Гурдилек купил турецкие бани "Голубые ворота" на улице Фобур-Сен-Дени и оборудовал там зал лично для себя, этакое гигантское легкое, выложенное метлахской плиткой, убежище, куда двадцать четыре часа в сутки подавался лечебный пар, насыщенный мен-толизированным бальзофумином.
– Солям алейкум, Талат. Прости, что отрываю тебя от омовений.
Турок издал каркающий смешок.
– Алейкум ассалям, Шиффер. Ты вернулся из царства мертвых?
Голос Талата Гурдилека напоминал треск горящих в костре сучьев.
– Правильнее будет сказать, что мертвые послали меня.
– Я ждал, что ты придешь.
Шиффер снял промокший до нитки плащ и спустился по ступеням бассейна.
– Похоже, все во мне нуждаются, все меня ждут. Что ты можешь рассказать об убийствах?
Турок испустил тяжелый вздох – как будто ржавое железо лязгнуло о железо.
– Когда я покинул родину, мать плеснула мне вслед воды – на удачу, чтобы я пришел назад. Я так и не вернулся, брат мой. Я остался в Париже и вижу, что дела идут все хуже. Все здесь стало не так.
Сыщик стоял в двух метрах от набоба, но лица его по-прежнему не различал.
– "Изгнание – тяжелое бремя", сказал поэт. Я скажу, что оно становится все более тяжелым. Раньше с нами обращались, как с погаными псами. Нас эксплуатировали, обкрадывали, арестовывали. Теперь убивают наших женщин. К чему все это приведет?
У Шиффера не было времени на доморощенные философские рассуждения турка.
– Границы определяешь ты, – резко бросил он. – Три работницы убиты на твоей территории, одна из них – в твоей собственной мастерской: мне кажется, многовато.
Гурдилек вяло махнул рукой. Его темные плечи напоминали две обгоревшие кочки.
– Мы на французской территории. Ваша полиция обязана нас защищать.
– Не смеши меня, Талат! Волки здесь, и ты это знаешь. Кого они ищут? И почему?
– Я не знаю.
– Не хочешь знать.
В наступившей тишине птичьим клекотом звучало дыхание турка.
– Я хозяин квартала, – наконец произнес он. – Но не моей страны. Истоки этого дела следует искать в Турции.
– Кто их послал? – Шиффер повысил голос. – Стамбульские кланы? Антепские семьи? Лазы? Кто?
– Шиффер, я не знаю, клянусь тебе.
Сыщик подошел ближе. Из тумана с края бассейна выдвинулись телохранители Гурдилека. Он остановился, пытаясь разглядеть лицо, но увидел лишь плечи, руки, часть торса. Кожа была смуглой, почти черной, блестящей от воды.
– Значит, ты позволишь бойне продолжаться?
– Она прекратится, когда они решат проблему, когда найдут девушку.
– Или когда я ее найду.
Черные плечи вздрогнули от смеха.
– Не смеши меня, друг мой, тебе это дело не по плечу.
– Кто способен помочь мне?
– Никто. Если бы кто-нибудь что-нибудь знал, давно бы сказал. Но не тебе. Им. Квартал жаждет одного – мира и покоя.
Шиффер задумался. Гурдилек был прав. Именно эта загадка все сильнее занимала его. Как удавалось женщине, на которую охотятся Серые Волки, ускользать от них без помощи диаспоры? И почему Волки продолжают искать в квартале? Почему так уверены, что она все еще прячется в Маленькой Турции?
Он сменил тему.
– Как все произошло в твоей мастерской?
– Я был в Мюнхене и...
– Не зли меня, Талат. Я хочу услышать детали.
Турок обреченно вздохнул.
– Они пришли прямо сюда. Ночью тринадцатого ноября.
– В котором часу?
– В два утра.
– Сколько их было?
– Четверо.
– Кто-нибудь видел их лица?
– Они были в масках. Вооружены до зубов. Автоматы. Пистолеты. Полный набор.
Турок в адидасовской куртке дал такое же описание убийц. Бойцы в камуфляже, в самом сердце Парижа. За сорок лет службы Шиффер никогда не слышал ничего безумнее. Кто же эта женщина, за которой послали эскадрон смерти?
– Дальше, – прошептал он.
– Они забрали девушку и убрались, вот и все. Операция длилась не больше трех минут.
– Как они вычислили ее в мастерской?
– У них была фотография.
Шиффер отступил назад и произнес в облако пара:
– Ее звали Зейнеп Тютенгиль. Двадцать семь лет. Замужем за Бурбой Тютенгилем. Без детей. Жила в доме номер тридцать четыре по улице Фиделите. Уроженка Газиантепского района. В Париже с сентября две тысячи первого года.
– Ты хорошо потрудился, брат мой. Но на сей раз это тебя никуда не приведет.
– Где ее муж?
– Вернулся на родину.
– Другие работницы?
– Забудь об этом деле. Подобная гнусность тебе не по зубам.
– Перестань говорить загадками.
– В наше время все было просто и ясно. Существовало два лагеря, и они не смешивались. Теперь границ не существует.
– Да объясни же толком, черт тебя побери!
Талат Гурдилек выдержал паузу.
– Если хочешь узнать больше, спроси у полиции, – каркнул он наконец.
Шиффер вздрогнул.
– У полиции? У какой полиции?
– Я все рассказал агентам из Луи-Блан.
Запах ментола внезапно показался Шифферу невыносимым.
– Когда?
Гурдилек наклонился к нему со своего фаянсового трона.
– Слушай внимательно, Шиффер, повторять я не стану. Когда Волки уходили той ночью, они наткнулись на патрульную машину. Началась погоня. Убийцы положили ваших ребят. Потом полиция явилась сюда.
