Жанна снова прислушалась. Особенно к голосу Феро. Мягкий, обволакивающий, словно уютное, теплое и вместе с тем прохладное гнездышко, где так легко раскрыться. Что-то растительное, как листья, сомкнувшиеся вокруг цветка.
Она увеличила скорость воспроизведения. Остановилась на одном случае. Взволнованная, торопливая речь. Мужчина говорил. Умолкал. Заговаривал снова. Слова цеплялись друг за друга. Ассоциации. Аллитерации. Противопоставления. Немного напоминает старинную игру. Вкусные пирожки… Рожки козла… Злая, как мегера… Гера ревнива…
Пациент описывал свой сон и обстоятельства, при которых он его видел. Прежде чем лечь спать, он просматривал журнал «Правила игры». Название навело его на мысль о Жане Ренуаре, снявшем одноименный фильм. Но приснился ему другой фильм Ренуара, «Человек-зверь», в котором Жан Габен ведет паровоз. Страшные, незабываемые черно-белые кадры мчащегося на полной скорости поезда и трагическая маска управляющего им Габена. Во сне это видение ассоциировалось с заключительной сценой чеховской пьесы, пациент не помнил, какой именно, где герои обмениваются последними репликами, а вдали в это время слышен гудок паровоза. Увидев этот сон, он потом весь день не мог избавиться от неясной тревоги.
Теперь ему вспомнилась еще одна подробность. Когда он учился на филфаке, то написал для театрального семинара комментарий об этой чеховской пьесе. В заключении он отметил, что в психоанализе появление поезда во сне символизирует смерть. Сейчас он припомнил кое-что еще. Выполнив это задание, он впал в депрессию. Два года не посещал университет. Как будто несколько строчек, написанных им о русской пьесе, а главное, о прибытии поезда где-то за сценой, вызвали этот срыв и внушили ему мысль о смерти.
Сегодня, благодаря сну и кушетке, он осознавал и другое обстоятельство. Событие, которое он никогда не связывал с этой историей. В то время мать, воспитавшая его одна, снова вышла замуж. Той самой весной она переехала к мужу, оставив квартиру. Поезд — смерть — ворвался в чеховские диалоги и в тот комментарий. Как и в реальность. Он унес вдаль мать, тем самым убив его в собственном сознании.
Жанна слушала как зачарованная, уставившись в темноту широко раскрытыми глазами. Она утратила представление о времени — и даже о пространстве. Плыла в потемках, неотрывно следуя за мягким и спокойным голосом Феро, слившись с этими голосами, которые пронзали ее и завораживали.
Внезапно она очнулась. Взглянула на часы. Два ночи. Ей надо поспать. Чтобы завтра быть в форме. И так сегодня весь рабочий день пошел насмарку…
Она быстро прослушала вечерние сеансы. Последний, на посошок. Остановилась на шестичасовом пациенте.
— Вы не ложитесь? — спросил Феро.
— Нет.
— Тогда присядьте. Устраивайтесь поудобнее.
— Нет. Вы же знаете, дело не во мне.
Властный низкий голос с испанским акцентом звучал сухо.
— Есть новости?
Тон Феро изменился. Стал напряженным, нервным.
— Новости? Его припадки все сильнее и сильнее.
— Что он делает во время припадков?
— Не знаю. Он исчезает. Но это опасно, я уверен.
— Я должен его увидеть.
— Невозможно.
— Я не могу поставить диагноз, не поговорив с ним, — возразил Феро. — Не могу лечить его через посредника.
— Все равно из этого ничего не выйдет. Вы ничего не увидите. Ничего не почувствуете.
— Позвольте мне судить самому.
Эти слова Феро произнес с необычной для него властностью. Он стал почти агрессивным. Но испанца, похоже, это не смутило.
— Недуг у него внутри, понимаете? Скрытый. Невидимый.
— Я здесь только и делаю, что охочусь за подавленными тайнами, о которых не подозревают даже их обладатели.
— У моего сына все иначе.
— В чем же разница?
— Я вам уже объяснял. Бояться следует не моего сына. А того, другого.
— Значит, он страдает раздвоением личности?
— Нет. У него внутри живет другой человек. Или, скорее, ребенок. Ребенок, у которого своя история, свое развитие и свои требования. Ребенок, который вырос внутри моего сына. Словно раковая опухоль.
— Вы говорите о том ребенке, которым был ваш собственный сын?
Упавшим голосом испанец произнес:
— Вы же знаете, что тогда меня с ним не было.
— Чего вы опасаетесь теперь?
— Что эта личность вырвется на свободу.
— В каком смысле вырвется?
— Не знаю. Но это опасно. Madre de Dios!
[16]
— А о припадках вы что-то знаете наверняка?
Послышались шаги. Испанец пятился назад. Видимо, к двери.
— Мне пора. В следующий раз я расскажу вам подробнее.
— Вы уверены?
— Я сам должен все обдумать. Все это — часть целого.
Шум отодвигаемого стула: Феро встает.
— Какого целого?
— Это как мозаика, понимаете? Каждый кусочек привносит свою долю истины.
У испанца тоже был завораживающий голос. Он становился все теплее и теплее. Если тут вообще есть какой-то смысл, он казался загорелым. Обожженным годами жары и пыли. Жанна воображала высокого, седого, элегантного мужчину лет шестидесяти. Иссушенного светом и страхом.
— Я хочу встретиться с ним, — настаивал Феро.
— Это бесполезно. Он не станет говорить. Он ничего вам не скажет. Я имею в виду — тот, другой.
— Может, все-таки попытаемся?
Звук шагов. Феро догнал испанца у порога. Короткое молчание.
— Я подумаю. Я вам позвоню.
Они попрощались. Хлопнула дверь. И больше ничего. Видимо, Антуан Феро тут же вышел из кабинета. Жанна несколько раз подряд прослушала этот таинственный разговор, потом улеглась, не включая свет ни в спальне, ни в ванной.
Когда она чистила зубы, ей пришло в голову, что сегодняшний вечер не завершился постыдным. Она не мастурбировала. От этого она испытала смутную гордость. Вечер остался чистым.
Жанна вытянулась на простынях. Ночь задыхалась в собственной духоте. Из глубин неба надвигалась гроза. Мимо окна проплывали облака, окаймленные лунным сиянием. Она повернулась на бок, щекой на подушку. Свежесть. Каждый вечер она сбрызгивала подушку эвкалиптовым маслом. Привычка родом из детства…
Она закрыла глаза. Антуан Феро. Его голос. Несколько часов назад на сеансе у своей психологини она не удержалась.
— Мне говорили об одном психиатре, — сказала она как бы невзначай. — Об Антуане Феро. Слышали о таком?
— Вы хотите сменить врача?
