От удивления Жанна так и застыла. Директриса оказалась монахиней. Этим и объяснялось то хладнокровие, с которым она отнеслась к зверскому убийству Марион Кантело. Всеобъемлющая сила веры…
— Познакомьтесь с сестрой Элен, — сказала она, слегка присев. — Из Сионского ордена кармелиток. Персонал института Беттельгейма на пятьдесят процентов состоит из монахинь. И как видите, руководит им именно эта половина.
Сбитая с толку Жанна не нашлась что ответить.
— Не стоит судить по наружности, — улыбнулась сестра. — Особенно ничем не прикрытой.
32
— Жуткая вонь, правда?
Жанна и не подумала возражать. Она стояла перед застекленными корпусами лаборатории Павуа. Когда она назвалась на проходной, Бернар Павуа спустился к ней, и они вместе вышли наружу. Жанна спрашивала себя зачем. Здесь все перебивала удушливая, пронзительная, ржавая вонь.
— Это заводы Сен-Дени, — объяснил гигант. — Все, что осталось от былого промышленного подъема департамента. Знаете, почему с конца девятнадцатого века в девяносто третьем построили столько фабрик?
— Нет.
— Из-за розы ветров. Парижские капиталисты хотели быть уверенными, что промышленные ароматы не доберутся до столицы. Особенно до западных районов Парижа, где тогда возводили шикарные кварталы. Когда я был ребенком, заводы Сен-Гобена с их серной вонью еще работали в Обервилье и там же неподалеку жгли кости с боен Ла-Виллет. В те времена не говорили «пахнет серой» или «разит падалью», тогда говорили «воняет Обервилье».
— Вы родились в этом департаменте?
— В Бонди. Как Андре Мальро.
Жанна обернулась и окинула взглядом длинное строение из стекла и бетона. Тысячи квадратных метров, отведенных под научные исследования. Пять этажей стерильных помещений, компьютеров и ученых в белых халатах. Наглядное доказательство успеха Бернара Павуа. Идеально чистая цитадель науки посреди захудалого парижского предместья.
— Департамент девять-три открывает все пути, — пошутила Жанна.
— Если только задержаться в нем. Мне всегда хотелось что-то сделать для родных мест. Вот я и создал эту лабораторию. Вместо того чтобы прозябать в каком-нибудь научно-исследовательском отделе, я решил доказать всем, что северное предместье — не только рассадник атмосферных загрязнений, нищеты и насилия. Не уверен, что мне это удалось. В итоге нас прославили городские беспорядки да два несчастных паренька, погибших в трансформаторной будке…
В первый раз Бернар Павуа показался ей Буддой — холодным и невозмутимым. А сейчас он был страстным, одержимым борцом, Големом с горячей кровью.
— Можно я закурю? — спросил он. — Дым вам не помешает?
— Хуже уже не будет.
— В этом преимущество здешних мест, — подмигнул ей Павуа. — Ниже не опустишься.
Он неторопливо закурил сигарету. К своему удивлению, Жанна находила в нем необычайное очарование. За силой и спокойствием в этом человеке скрывалась неподдельная нежность, стремление любить и защищать. Этот бесстрастный толстяк в квадратных очках и с пеликаньим зобом был еще и плюшевым мишкой. Мужчиной, который мог сделать свою подругу счастливой, вот только несколько дней назад его мир рухнул.
— Я читал газеты, — сказал он. — Пожар на улице Монсе. Узнал вашего коллегу на фотографии. Это связано с убийством Нелли?
— Франсуа Тэн — так его звали — обнаружил нечто опасное для убийцы. Все указывает на то, что его устранили.
Павуа молчал. Жанна и не ждала от него банальных соболезнований. Равно как и испуганных замечаний.
— Следствие переходит к вам? — спросил он, выпуская струйку дыма.
— Если честно, нет. Я и в первый раз не имела никакого права здесь находиться.
— Я так и понял. Тот судья был вашим другом?
— Очень близким. И я не брошу расследование, пока не найду убийцу.
Они шли по поросшему травой длинному полю. По сравнению с безупречными лужайками Гарша насыпные площадки вокруг лабораторий выглядели убого. Местами желтоватые, местами облезлые, кое-где раскисшие…
— Что вы хотели узнать?
Жанна пришла не затем, чтобы расспрашивать цитогенетика о Нелли Баржак. Да и о возможных связях между аутизмом и генетикой она уже была наслышана. Оставалась первобытная история…
— У меня есть один вопрос. Существует ли связь между генетикой и доисторическими временами?
— Не понимаю.
— Ну например, отличался ли кариотип первобытных людей от нашего?
— Лучше обратитесь к палеоантропологам… Если хотите, я могу назвать пару фамилий.
— А вам что-то об этом известно?
— Совсем немного. Кое-что я вам расскажу, только давайте вернемся в прохладное помещение. На таком солнцепеке мы того и гляди расплавимся.
По пути Бернар Павуа с законной гордостью продемонстрировал ей каждый этаж, каждый закоулок своих лабораторий. Как и в первый раз, увиденное ослепило Жанну — в прямом смысле этого слова. На солнце лабораторные помещения казались хрустальными. Бесчисленные предметные стекла, химические столы, стеклянные трубки сверкали, искрились и переливались. Она увидела стерильные отсеки, куда не проникали микробы. Герметичные боксы, где не было ни пылинки. Обсервационные залы, в которых стояли компьютеры с бинокулярными микроскопами.
Задерживаясь перед каждым столом и инструментом, Павуа комментировал всю цепочку операций, ведущих к определению кариотипа. Центрифуга для отделения клеток. Термостаты, куда их помещают для получения клеточной культуры. Бинокулярный микроскоп, чтобы наблюдать за делением хромосом. Полученные клетки в стадии метафазы фиксируются, окрашиваются и фотографируются под микроскопом, из фотографий формируется систематизированный кариотип — нумерованный набор пар гомологичных хромосом. Образец заносят в компьютер, присвоив ему порядковый номер из десяти цифр, куда входит и дата операции, и отправляют заказчику — гинекологу, в клинику или больницу.
— А как насчет первобытной эпохи? — напомнила Жанна.
— Я же сказал, здесь я не специалист.
— Но кариотип первобытных людей отличался от нашего?
— Разумеется. У неандертальца было сорок восемь хромосом вместо нынешних сорока шести. Как у шимпанзе.
— А на какой стадии эволюции закрепилась генетическая карта современного человека?
— Понятия не имею. Я даже не уверен, что это известно специалистам. Ископаемые останки не годятся для определения кариотипа. Тут нужен живой материал. Одно мы знаем наверняка: эволюция продолжается. Наши хромосомы постоянно меняются.
— Как именно?
— Давным-давно хромосомы X и У были одного размера. Но с течением тысячелетий У-хромосома становилась все меньше. В наше время по сравнению с женской Х-хромосомой у нее жалкий вид.
