Внутри царила та же суета, только в замедленном темпе. Проходили funcionarios
[51]
с бумажками в руках, бродили посетители, в поисках нужного кабинета тыркаясь во все двери подряд. У стен застыли солдаты, словно приклеившись к ним потными спинами. Само здание, наскоро сляпанное из бросовых материалов, казалось, пошатывается и ждет первого же землетрясения, чтобы окончательно рухнуть. Может, тогда его перестроят как следует.
Жанна разыскала кабинет судьи. Она тоже обливалась потом — несколько жалких вентиляторов и не пытались справиться с чудовищной жарой. Возле двери стоял охранник. Она предъявила свой паспорт, показала секретарю французское судебное удостоверение и попросила, чтобы Эва Ариас, чье имя она прочитала на дверной табличке, приняла ее немедленно.
Ей предложили подождать. Ждать пришлось долго. Через приоткрытые двери она видела, как к судебным залам толпами стекаются люди. В шуме голосов различалось постукивание компьютерных клавиатур, словно топоток сабо. Солдаты пытались навести хоть какой-то порядок. Больше всего здешняя обстановка напоминала распродажу в «Галери Лафайет» плюс тропическая жара.
— Сеньора Крулевска?
Жанна, успевшая устроиться на скамье, подняла глаза. Ей пришлось слегка запрокинуть голову. Стоявшая перед ней женщина ростом была под метр восемьдесят.
— Эва Ариас, — представилась она, протягивая для рукопожатия крупную ладонь.
Жанна последовала за великаншей в кабинет. Пока та занимала свое место за столом, попыталась разглядеть ее получше. Плечи как у грузчика. Руки атлета. Черты лица, выдающие индейские корни. Высокие скулы. Орлиный нос. Раскосые глаза. Волосы черные, словно лакированные. Причесаны на прямой пробор и по бокам заплетены в косы. И разумеется, полное отсутствие какого бы то ни было выражения на лице.
Жанна назвала себя. Объяснила, зачем приехала в Манагуа. В рамках проводимого во Франции расследования — серийные убийства — она ищет пожилого мужчину и его сына, по всей вероятности никарагуанского происхождения, очевидно замешанных в этих преступлениях. Все, что у нее есть, это имя сына — Хоакин — и предположение, что в последние несколько дней оба прибыли в Манагуа.
Эва Ариас слушала ее не перебивая, судя по всему из уважения к иностранке, проделавшей столь долгий путь. В ее лице не дрогнул ни один мускул, не промелькнуло ни намека на реакцию. Рассказывая, Жанна пришла к выводу: с таким судьей, как Эва, шутить не стоит. Индеанка, взлетевшая на свой нынешний пост благодаря кампании по ликвидации безграмотности, организованной сандинистами в восьмидесятые годы. Таких, как она, называли «босоногими юристами», подчеркивая их скромное происхождение. Она принадлежала к числу тех представителей правосудия, которые не побоялись выступить против президента республики Арнольдо Алемана и его родни, когда собранных улик оказалось достаточно, чтобы доказать размах их коррупционной деятельности.
Жанна закончила рассказ. В кабинете повисла плотная тишина. Жанна физически ощущала исходившую от судьи сдерживаемую мощную силу.
Наконец строгим, хорошо поставленным голосом та спросила:
— Чего вы хотите от меня?
— Я думала… В общем, я думаю, что вы могли бы помочь мне их найти.
— У вас же нет ни одной фамилии. И ни одной зацепки, где искать.
Жанна вспомнила Антуана Феро. Он знал, как зовут отца. Рассказать или не стоит? Одна мысль о том, что Феро начнут разыскивать как преступника, показалась ей отвратительной.
— Судя по ряду улик, я склонна верить, что парижские убийства, о которых я только что говорила, совершил этот самый Хоакин.
— Ну и?..
— Если этот человек родом из Никарагуа, он, возможно, уже убивал раньше здесь, в Манагуа. Много лет назад.
— Когда именно?
— Хоакину тридцать пять лет. Я считаю, что убивать он начал с ранней юности. У него совершенно особенный почерк. Если проверить архивы двадцатилетней давности…
— Мне кажется, вы мало знакомы с историей нашей страны.
— Я с ней знакома. И понимаю, что вряд ли в восьмидесятые годы по уголовным делам велись серьезные расследования.
— В ту пору массовые убийцы только-только были отстранены от власти. Мы — молодая демократия, мадам. Страна, которая находится в процессе становления.
— Все это я знаю. Но ведь я толкую не об обычном убийце. Речь идет об убийце-каннибале. От такого преступления не могло не остаться следов. В полицейских участках. В судейских архивах. Да просто в памяти людской.
Эва Ариас опустила руки на стол ладонями вниз:
— Похоже, вы полагаете, что у нас тут водятся убийцы-дикари, каких не бывает в ваших, более цивилизованных странах.
Жанна поняла, что ее толкают на скользкий путь спора о национальных чертах характера. Судья, очевидно, отличалась в этом отношении болезненной чувствительностью.
— Я убеждена в обратном, senora jueza. Человек, которого я ищу, действует настолько варварски, что люди не могли забыть о его злодеяниях. Даже в разгар революции. Я покажу вам фотографии, которыми располагает следствие. Убийства, совершенные в Париже, превосходят воображение. Они свидетельствуют о том, что мы имеем дело с невероятной дикостью.
— Вы думаете, ваш убийца — индеец?
— Ни в коем случае. Сеньора…
— Зовите меня Эва. Мы ведь коллеги.
— Хорошо, Эва. Позвольте, я расскажу вам кое-что о себе. После окончания Национальной школы судебных работников во Франции я решила совершить путешествие по Центральной и Южной Америке. Из чистой любви к латиноамериканской культуре. Вы слышите мой испанский. Я больше года провела на вашем континенте. Прочитала большинство ваших великих писателей. Вам не удастся обвинить меня в предрассудках по отношению к Латинской Америке.
Эва Ариас молчала. Молчание и жара, сливаясь воедино, давили все сильнее. Дышать и то становилось трудно. Уж не допустила ли она непростительной бестактности, испугалась Жанна. Может быть, расхваливать перед индеанкой из Никарагуа прелести латиноамериканской культуры было не такой уж блестящей идеей. Примерно то же самое, что превозносить Марка Твена в индейской резервации в Дакоте.
— В каком отеле вы остановились? — спросила Эва более мягко.
— В «Интерконтинентале».
— В котором из двух?
— В новом. На оплату счета уйдет вся моя судейская зарплата.
Лицо индеанки вдруг, без перехода, расплылось в улыбке. Жанна поняла: Эва Ариас привыкла действовать без предупреждения. Поди догадайся, что она сделает в следующую минуту.
— Я кое-кому позвоню. Не ждите, что все пойдет гладко. После Сандинистской революции судейский состав полностью сменился. На архивы тоже не надейтесь. Все, что относится к дореволюционному периоду, либо потеряно, либо уничтожено — зачастую самими судьями. Ну, а в годы революции поступали еще проще — вообще ничего не записывали.
