— Кажется, я что-то такое встречал, — сказал наконец легавый. — Нелепую деталь, на которую не обратил внимания, но… — Он замолчал. Через громкую связь доносилось его дыхание. — Погодите, свяжусь с Конторой. И сразу перезвоню вам.
Касдан повесил трубку Волокин не сводил глаз с вазочки с круассанами. Она была пуста. Армянин поднялся. Открыл шкаф. Вытащил пакет с армянским печеньем. Поставил его перед русским. Баламут сунул руку в пакет и принялся жевать. Молча, роняя крошки.
Зазвонил телефон. Касдан схватил трубку, не дожидаясь второго гудка.
— Я так и знал, мне что-то такое попадалось, — сказал Верну. — Вчера вечером, когда вели опрос в окрестностях церкви Блаженного Августина, один из моих ребят упомянул о совершенно бредовых показаниях. Старикана. Старого-престарого… Ему не меньше девяноста. Живет в верхней части квартала Монсо, в полукилометре от церкви.
— И что он видел?
— В отчете говорится, что старик готовил себе ужин перед открытым окном. Было шестнадцать часов, прикиньте?
— А дальше?
— По его словам, дети собирались на бал-маскарад.
— Как это?
— Они были в баварских костюмах. Короткие кожаные штаны, большие башмаки, фетровые зеленые шапочки. Старик узнал костюм, потому что во время последней войны три года работал на ферме в Баварии. — Верну расхохотался. — Вместо «Ей повсюду мерещатся гномы»
[14]
ему повсюду мерещатся боши.
Касдану было не до смеха.
— Сколько, он сказал, их было?
— Трое или четверо. Точнее он не помнит. По-моему, старик выжил из ума.
— На чем они уехали?
— На черном внедорожнике.
— Спасибо, Верну. Пошли мне мейлом протокол.
— Я скажу своим парням, чтобы послали. Но не забудь, что сегодня все закрывается в полдень.
— Знаю. Счастливого Рождества.
— Удачи.
Касдан повесил трубку. Напарники переглянулись. Не сговариваясь, они видели одну и ту же картину. Дети в зеленых шапочках, в коротких штанах, обутые в немецкие башмаки, разъезжают по Парижу, словно сверхъестественные существа.
Дети, которые каким-то образом используют ситтим, дерево Христа.
Им не нужны были слова, чтобы сделать один и тот же вывод.
Они действительно имели дело с ангелами возмездия.
И эти ангелы были нацистами.
40
— Это не слишком приятные воспоминания.
Генерал Филипп Кондо-Мари стоял, заложив руки за спину, перед окном кабинета в благородной позе полководца, озирающего поле брани. Но этим благородство и ограничивалось. Генерал оказался лысым пухлым коротышкой. Необычной была лишь его крайняя бледность. Лет шестидесяти, до того бескровный, что казалось, вот-вот потеряет сознание.
Когда полицейские звонили в ворота виллы в Марн-ла-Кокет, они не верили, что прорвутся к нему. Сегодня воскресенье, у генерала гостили родные. За окнами виллы дети, стоя на стульях, украшали рождественскую елку, а женщина, очевидно, их мать, дочь или невестка генерала, развешивала в гостиной шишки омелы. Трудно себе представить более неудачное время для визита. Однако мажордом — филиппинец в свитере и джинсах — провел их в смежную комнату, а потом поднялся наверх, чтобы предупредить «мишье».
Генерал принял их через несколько минут. В полотняных брюках для яхты, темно-синем пуловере с треугольным вырезом, надетом поверх белой тенниски, и ботинках морпеха он скорее был экипирован для регаты на Кубок Америки, чем для битвы пехотинцев.
Очень спокойно, засунув руки в карманы, он предупредил:
— Даю вам десять минут.
Касдан снова начал рассказ о расследовании, не уточнив, какова их роль в этом деле. Выслушав его, Кондо-Мари окинул своих собеседников взглядом и снизошел до улыбки:
— Во время Алжирской войны я как-то видел двух алжирцев из наших вспомогательных войск, которых повстанцы взяли в плен. Их раздели, пытали, потом отпустили. После их арестовали французы, приняв за повстанцев. Затем их опознали в тюрьме другие солдаты, решив, что они дезертиры. Когда их судили, они уже ни на что не были похожи. Ни алжирцы, ни французы, ни военные, ни штатские, ни герои, ни дезертиры. — Улыбка на его мертвенно-бледном лице стала еще заметнее. — Вы напомнили мне тех парней.
— Спасибо за комплимент.
— Пройдемте в мой кабинет.
Они поднялись на верхний этаж — широкие деревянные ступени, стены увешаны оружием — и вошли в просторную комнату со скошенным потолком из черных балок. Кондо-Мари встал перед окном, уже не ожидая вопросов. Он знал, что ему предстояло сделать. Выложить всю правду. Очевидно, он давно поджидал двух босяков вроде них. Двух посланцев Страшного суда. И теперь был готов исполнить свой долг. Нечто вроде рождественского искупления грехов.
— Это не слишком приятные воспоминания, — повторил он.
И не колеблясь перешел к делу:
— В сущности, в те времена все боялись коммунистического нашествия. Уж лучше мордатые американцы, которые успели ступить на Луну, чем Советы, угрожавшие национализировать всю планету. Вот почему, когда в Чили произошел государственный переворот, все промолчали. А ведь это был позор. Американцы задушили страну, финансировали подонков — правых экстремистов, всеми возможными способами саботировали режим Альенде. Так погиб режим, избранный демократическим путем и представленный выдающимися людьми.
Касдана удивило это предисловие. Он немало побродил по свету и знал, что военные редко придерживаются левых взглядов. Но затем он вспомнил, как его самого взволновала недолгая история народного правительства Чили. В кои-то веки не представляло труда распознать, кто прав, а кто виноват. И герои оказались на стороне красных.
— Когда, еще до государственного переворота, военные из «Patria у Libertad» начали с нами заигрывать, мы не раздумывали. Надо было перекрыть дорогу социалистам. Мы знали, что народное правительство все равно не продержится. Главное правило дипломатии — всегда спешить на помощь победителю. Лучше заранее оказаться на нужной стороне и, насколько возможно, постараться, чтобы все было сделано надлежащим образом.
— Извините. Мы говорим о пытках?
Кондо-Мари снова опустил руки в карманы.
У него были хорошо отработанные жесты коротышки, который старается выглядеть особенно значительным.
— В Алжире мы усвоили некоторые истины. Пытка — непревзойденное оружие. Мы применяли ее скрепя сердце, но результаты вынудили нас отбросить все сомнения. Нет ничего важнее, чем проникнуть в замыслы врага. И теперь, во времена терроризма, это вряд ли изменится.
