Бокобза вынул один из ящиков. Перебрал карточки. Извлек одну из них. Внимательно прочел. Потом повернулся к металлическому шкафу, открыл его ключом из связки, которую носил на поясе. На этот раз он вытащил картонную папку, в которой, судя по всему, были не бумажные документы, а картонки с диапозитивами.
— А главное, после войны Ханс Хартманн стал гуру.
— Гуру?
Исследователь с невероятной ловкостью заправил диапозитивы в проектор.
— Религиозным лидером. В разрушенном Берлине Хартманн основал секту, а потом со своими последователями эмигрировал в Чили. Там его группа стала очень влиятельной…
Бокобза подошел к окну. Задернул плотную штору и черный тюль под ней. Комната мгновенно погрузилась во тьму. Затем он опустил белый экран, как в прежние времена, когда Касдан был молодым солдатом и ему показывали изображения Африки и планы сражений.
Израильтянин вернулся к проектору. Включил аппарат. Настраивая устройство, он прошептал:
— В истории Хартманна есть что-то завораживающее. Такое возможно только в эпоху великих войн и империй Зла.
43
Первый кадр. Черно-белый. Чопорный молодой человек в приталенном костюме, из-под круглого воротничка выглядывает галстук.
— Ханс Вернер Хартманн. Тысяча девятьсот тридцать шестой год. Только что получил диплом Берлинской консерватории. Первый по классу фортепиано. Изучал гармонию и композицию. Ему двадцать один год. Мать француженка. Отец баварец. Мелкие буржуа, занятые в текстильной промышленности.
Музыкант совсем не походил на светловолосого арийца. Худой брюнет с фанатичным лицом, в духе террористов из русских романов. У него были необычные волосы: очень густые и черные, они стояли на голове дыбом, словно воплощение его пламенных идей. Темные, глубоко посаженные глаза прятались за высокими острыми скулами — хоть нож о них точи. Тонкие губы дополняли суровое лицо, проникнутое пугающей внутренней энергией. Вылитый Джек Пэлэнс.
— Вероятно, в то время его влекли, или даже раздирали, две страсти. Любовь к музыке и одержимость патриотическими идеями. Как музыкант он не мог не знать, что Малер, Шёнберг, Вейль — великие немецкие или австрийские композиторы… Но их произведения при нацистском режиме оказались под запретом. Это время «Gleichschaltung» — приобщения к господствующей идеологии. На улицах жгут книги Фрейда и Манна. В музеях снимают картины. Запрещают концерты еврейской музыки. Хартманн участвует в зачистках. Он член «Гитлерюгенда». Ему, эстету, это ослепление претит. Но он — дитя своей эпохи. Выросший с чувством обиды за поражение 1918 года, он склонен к горечи и ненависти.
Касдан подумал о своем сыне. Трудный возраст. Возраст, в котором дети якобы становятся взрослыми. А на самом деле возраст, в котором они наиболее уязвимы, готовы очертя голову пуститься в любую авантюру
— Прежде всего, я полагаю, он был музыкантом-неудачником, — продолжал Бокобза. — Он получил диплом, но уже знал, что из него не выйдет ни самобытного композитора, ни концертирующего пианиста. И осознание своего поражения лишь усилило его горечь. Он созрел для варварского энтузиазма нацистов. В конечном счете от классической карьеры гитлеровского чиновника его спасла экспедиция Шефера.
Картинка сменилась. На экране появилось старинное изображение Лхасы, столицы Тибета. Высокие башни дворца Потала возвышались над Запретным городом.
— Вам известна навязчивая идея нацистов об истоках, чистой расе и прочих химерах? И особенно они были одержимы горами. Им представлялось, что это и есть идеальное место для зарождения чистой расы. Место величия, чистоты. Рейхсфюрер Генрих Миллер, начальник СС, в ту пору руководил шайкой шарлатанов, именовавших себя специалистами, которые переписали мировую историю, смешав языческие ритуалы и нелепые верования в забытые цивилизации. Они даже выдумали теорию, по которой предков арийцев, вмерзших в лед, освободила молния. И поэтому тибетцы, живущие высоко в горах, в полной чистоте, могли оказаться родственниками тех лоэнгринов, сошедших со льдов… За доказательствами и отправили экспедицию Шефера.
Щелчок. Очередной диапозитив. Немцы и тибетцы сидят на земле вокруг низкого столика. В середине — невозмутимый бородач…
— В центре — Эрнст Шефер, зоолог, расист, так называемый «специалист по арийской расе». Рядом с ним Бруно Бергер, который займется измерением черепов и проверкой «чистоты» тибетцев. Эти авантюры были бы даже смешны, если бы не привели к «окончательному решению еврейского вопроса». Лучше скажу вам сразу: вся моя родня погибла в Освенциме. Слева между двумя тибетцами Хартманн. Он отпустил бороду.
Внимание Касдана привлекли свастики и аббревиатуры СС, украшавшие дом в Гималаях. Бред какой-то. Нацистский кошмар на высоте четыре тысячи километров над уровнем моря…
— А чем занимался в этой экспедиции Хартманн? — спросил он.
— Он занимался музыкой. Я имею в виду тибетскую музыку. Ведь он закончил консерваторию и был гитлеровцем. Как раз то, что надо. В архивах экспедиции нашли его записи. В Тибете Хартманн испытал настоящее потрясение. Откровение. Толком не понятно, какое именно. Вернувшись, он считал себя не музыкантом или музыковедом, а исследователем. Собирался изучать звуки, вибрации, человеческий голос.
— Когда они вернулись?
— В тысяча девятьсот сороковом.
Бокобза переключился на следующий диапозитив. На экране появилось новое изображение. Бараки. Надзиратели. Призраки в полотняных костюмах. Концлагерь.
— Заняться исследованиями Хартманн так и не успел. Началась война, и молодого человека, близкого к власти, послали в лагеря в качестве консультанта.
— В какой области?
— В музыкальных занятиях заключенных. Еще один пунктик нацистов: музыка. Она слышалась повсюду. Когда депортированные сходили с поездов смерти, их встречал духовой оркестр. За работой их заставляли петь. И пытали тоже под музыку. Массовые казни евреев, мирных жителей Восточной Европы проходили под музыку, доносившуюся из громкоговорителей. Видимо, именно это называют «немецкой душой».
Касдан вспомнил рассказ изувеченного Петера Хансена о хоре, под звуки которого проводились хирургические опыты, и утверждение Кондо-Мари, что Хартманн предлагал сопровождать музыкой пытки. Все это было порождением нацистского кошмара.
Бокобза сменил кадр. Другой лагерь. Все те же ряды бараков. Все то же дыхание смерти.
— Сперва Хартманн работал в лагере Терезин. Слышали о таком?
— Да. Но я не возражаю, если вы освежите мою память.
— Терезинштадт в Чехословакии — одна из самых жутких выдумок нацистов. Образцовый лагерь, витрина, которую они показывали членам комиссии Красного Креста и дипломатам, уверяя их, что все лагеря устроены по тому же типу «еврейской колонии». Занятия искусством, не слишком изнурительные работы… Терезин знаменит тем, что через этот лагерь прошли известные представители еврейского искусства. Некоторые композиторы создали там свои шедевры. Там умер Робер Деснос, французский поэт. В действительности Терезин был последней остановкой перед Освенцимом. Впрочем, затем Хартманн перебрался в Освенцим.
