Милош поднял руку. Кисть с пухлыми пальцами казалась легкой.
— Не обращайте внимания на декорации. Мои клиенты обожают страшилки…
Волокин подошел к нему с улыбкой. Он вновь обрел хладнокровие.
— Привет, Милош. Ты нам закатил адскую вечеринку…
— Тематические вечеринки — гарантия успеха.
Волокин повернулся к совершенно выбитому из колеи Касдану, потом опять обратился к хозяину:
— Мы тут с коллегой все гадаем, что за тема у вечеринки?
— «Враги Рождества». То, о чем не рассказывают детям.
Милош гулко расхохотался. Его голос, слова, смех словно вырывались из глубокой пещеры. Испанский акцент только подчеркивал его низкий бас.
— Познакомься с Лионелем Касданом, майором из уголовки. Мы как раз ведем расследование, и…
— Мальчики, я так чувствую, вы будете изюминкой в моей булочке.
— Какая изюминка? Какая булочка?
Чудовище воздело руки в широких рукавах, будто дьявольский Гэндальф.
— Если я все правильно понял, вы пришли поговорить о моем счастливом детстве.
— Мы пришли расспросить тебя о Хансе Вернере Хартманне.
Он молитвенно сложил ладони, потом потряс ими, словно собираясь бросить кости:
— О, это целая эпоха!
— Рад, что ты к этому так относишься. Нам не придется играть в злых полицейских.
— Никто не угрожает Милошу. Если Милош хочет, он говорит, вот и все.
— Отлично, приятель. Тогда мы тебя слушаем.
— А ты уверен, что ничего не забыл?
Воло подумал было о деньгах. Но этот человек ничуть не походил на наемного информатора.
— Если хочешь, чтобы я говорил, — продолжал гуру, — сначала поговори со мной сам. Надо рассказать Милошу все. Что за расследование? Труп Ханса Вернера Хартманна наверняка давьым-давно гниет в могиле.
— Тебе знакомо имя Вильгельма Гетца? — спросил русский.
— Еще бы. Собачонка Хартманна. Дирижер небесных путей.
— А ты знал его… лично?
— Детка, я пел под его палочку. Во всех смыслах этого слова.
— Ты знал, что он живет в Париже?
— Всегда знал.
— Откуда?
— Он — один из завсегдатаев моего клуба. — Он улыбнулся. — Справедливость восторжествовала. В Париже он поет под мою палку! Совсем подсел на боль.
— Четыре дня назад Гетца убили.
Никакой реакции. Только иронический вздох:
— Упокой дьявол его душу.
Волокин пальцем ослабил узел галстука. Жара была невыносимой. Тяжелая черная туша Милоша только усиливала гнетущее чувство.
— По-твоему, кто мог это сделать?
— Он прожил долгую и бурную жизнь. Мотив убийства надо искать в его прошлом.
— Вот и мы так думаем.
— Поэтому спрашиваете про Хартманна?
— Мы слышали, что ты когда-то жил в Колонии «Асунсьон». Это правда?
— Кто вам сказал?
— Генерал Лабрюйер.
— Еще один постоянный клиент. Я думал, он умер.
— Можно и так сказать.
Волокин подыскивал слова, чтобы задать первый вопрос, но Милош сам открыл свой мясистый рыбий рот:
— Лучше я расскажу вам всю историю. Целиком.
Русский огляделся. Ни стула, ни кресла. Как видно, посетители мастера садомазохизма приползали сюда на четвереньках, в собачьих ошейниках. Волокин сунул руки в карманы. Касдан словно застыл на месте. Он выглядел ошарашенным.
— Я попал в Колонию в шестьдесят восьмом году. Мне тогда исполнилось десять. Я был родом из деревушки под Темуко у подножия Кордильер. Хартманн кормил и учил всех, кто хотел работать в поле, в рудниках, петь в его хоре. Нас обучали немецким обычаям, музыке, языку…
— Какой была жизнь в Колонии?
— Необычной, мой мальчик. Очень необычной. Прежде всего, время там остановилось на тридцатых годах. Я говорю о тех, из кого состояло ядро Колонии, а не о чужаках вроде нас. Женщины носили косы и традиционные платья. Мужчины — кожаные штаны. Словно мы жили в одной из германских земель.
— На каком языке они говорили?
— С нами по-испански. Между собой — по-немецки. Wie Sie befehlen, mein Herr!
[23]
Только не подумайте, будто Колония была нацистской сектой. Вовсе нет. Скажем так, существовало некое сходство. Я помню, что повсюду веяли знамена и стяги. Со странным гербом: косой вытянутый силуэт, напоминавший нацистского орла. Над нами словно нависла тень идеала. В нем было что-то от Христа и от дьявола.
— Полагаю, там существовали жесткие правила.
— Веселого там было мало, это точно. Мы жили на полном самообеспечении. Производили все, кроме соли и кофе. Мужчинам и женщинам не разрешалось общаться между собой. Хартманн один принимал решение о браках. Кроме того, супружеские пары не имели права видеться днем. А иногда и ночью. Рождаемость строго контролировалась. На полях и в рудниках запрещалось разговаривать, свистеть и смеяться. Нас окружали охранники и собаки. Всех ограничений я вам и до завтра не перечислю…
— Все-таки назови нам и другие правила, хотя бы некоторые.
— Современную цивилизацию Хартманн считал источником заразы. Мы не имели права притрагиваться к некоторым материалам, например к пластмассе, нержавеющей стали, нейлону. А также употреблять некоторые продукты и напитки, например кока-колу. Еще нам запрещались определенные жесты, такие, как рукопожатие. Эти соприкосновения считались нечистыми. А Хартманн стремился к абсолютной чистоте.
— Современные механизмы тоже оказались под запретом?
— Нет. Хартманн был не дурак. Мы пользовались электричеством, тракторами. Немец управлял поместьем, и у него это прекрасно получалось. На самом деле там было две зоны. «Чистая», без электричества и малейших источников загрязнения, где растили детей. И электрифицированная, куда входили госпиталь, столовая и все сельскохозяйственные угодья.
— Похоже на образ жизни амишей.
[24]
— В середине восьмидесятых журналист газеты «Ла Насьон» рискнул написать статью о Колонии. Он назвал ее «Амиши Зла». Название потом подхватил немецкий журнал «Штерн». Довольно верно подмечено. Хотя Хартманн не следовал какому-то определенному вероучению. Он практиковал нечто вроде синкретизма с очень жесткой христианской основой и заимствованиями из анабаптизма, методизма и даже буддизма. Кажется, он побывал в Тибете…
