— Кое-кто называет Колонию сектой.
Льевуа небрежно отмахнулся от намека:
— Как говорится, «единственная разница между религией и сектой заключается в количестве последователей». У людей из «Асунсьона» собственный символ веры. И что с того? Скажу вам точно: они никого к себе не заманивают. Школа у них светская, а многие врачи в их больнице такие же атеисты, как я сам. Впрочем, я толком не знаю, в чем заключается их вера. Они никогда о ней не говорят!
— Быть может, за этой сдержанностью скрывается то, что сейчас принято называть «деструктивным культом»?
— Вы о чем?
— По-моему, община поразительно преуспела…
— Вот что значит французский склад ума. Если вы хорошо зарабатываете, вас тут же заподозрят в махинациях. Дружище, эти люди трудятся с утра до вечера. Они добились прорыва в сельском хозяйстве региона. По работе и плата.
Касдан решил гнуть свою линию:
— А эти дети? Они не кажутся вам… странноватыми?
— Печенье, месье?
Касдан обернулся, ожидая увидеть юношу, и обнаружил девушку, державшую поднос с песочным печеньем. Голос снова его обманул. Что бы ни говорил восхищенный мэр, дети в «Асунсьоне» и впрямь похожи на инопланетян.
Он взял печенье, не сводя глаз с девушки. Узкое лицо. Большой рот. Длинные руки. Узкие бедра. В ней не было ничего женского, не считая тонких черт лица.
Он отвернулся, намереваясь побольше вытянуть из мэра, но тот уже присоединился к другой группе. Тут кто-то схватил его за руку и потянул вправо. Валь-Дувшани.
— Я слышал обрывки вашего разговора с Льевуа. Похоже, вы приписываете нам дурные намерения…
Врач произнес это без всякой враждебности. Скорее с хитрецой.
— Ничего подобного, — попробовал отнекиваться Касдан.
— В наши дни невинность — такая редкость, что всегда вызывает подозрения.
— Я вовсе так не считаю.
— Потому что вы полицейский. Ведь вы полицейский?
Касдану, державшему в одной руке бокал, а в другой печенье, почудилось, что собеседник в него целится. Он промолчал.
— Мы уже привыкли к подобным визитам, — продолжал врач. — Внутренняя разведка. Контрразведка. Жандармы. Иногда они являются в открытую. Тогда мы отказываемся их впустить. А иной раз пытаются проникнуть сюда инкогнито. Как вы сегодня, воспользовавшись «днем открытых дверей». Но в сиянии нашей общины чернота ваших помыслов сразу бросается в глаза.
— Понимаю.
— Нет. Ничего вы не понимаете. Наши светлые помыслы для вас недоступны. Я говорю это без всякой вражды. Вам не понять наших ответов. Ведь вы понятия не имеете о вопросах.
Касдан тряхнул головой, не говоря ни да, ни нет. Он попытался сделать разговор более предметным:
— Бруно Хартманн сейчас здесь?
Валь-Дувшани рассмеялся в ответ:
— Вы не похожи на других полицейских. В вас сохранилось хоть что-то откровенное, непредсказуемое. — Он снова засмеялся. — Спросить у меня, здесь ли Бруно Хартманн!
— Не понимаю, чем вас так рассмешил мой вопрос.
— Похоже, вам мало что известно, капитан. Или майор?
— Майор Лионель Касдан.
— Майор. Знаете, вот уже десять лет никто не может похвастаться тем, что видел Бруно Хартманна во плоти. Хотя это и не важно. Важен только дух. Его Дело.
— Так говорил и Пол Пот во времена правления красных кхмеров. Значение имела только Ангкор, разрушительная сила, которую они разбудили. Результат вам известен.
Врач посмотрел на свой бокал с пивом. Золотистые тона отражались в его голубых глазах, придавая им оттенок липы.
— Для полицейского вы довольно образованны. Неужели в Париже наконец решили присылать к нам лучших агентов?…
— Где Хартманн?
Касдан задал вопрос так резко, словно Дувшани был уже задержан. Это оказалось ошибкой. Сухая улыбка застыла на лице врача. Армянин был здесь лишь чужаком, которого едва терпели.
— Вы поверите, если я вам скажу, что мне это не известно? Что это никому не известно?
— Нет.
— И все же вам придется удовлетвориться этим ответом.
Касдан глубоко вздохнул. Игра ему обрыдла. Он находился в раю подонков, тут у него не было сомнений, и это провинциальное собрание с приглушенным гулом голосов и пустой болтовней ничего не меняло.
Он поднял бокал:
— Как сказали вы сами, доктор, я не обычный полицейский. Совсем не обычный. Поэтому я не удовлетворюсь вашими двусмысленными улыбочками и хитрожопыми ответами. Посмотрите на меня хорошенько. И думайте обо мне. Часто думайте. Потому что я еще вернусь, и не один.
63
— А чтоб тебя!
Волокин заснул прямо на паркете, прижав к животу ягдташ. Рубашка испачкана рвотой. От его сна несло наркотой. В качестве подтверждения Касдан обнаружил шприц и ложечку на ночном столике. На своем ночном столике. Ему захотелось разбудить мальчишку пинками и сунуть под ледяной душ.
Но вместо этого он подхватил его под мышки. Уложил на свою постель. Раздел. Утер влажной салфеткой и прикрыл одеялами. Гнев уже улетучился. Высох, как испарина.
Касдан давно никого не судил. Разуверившись в клятвах, он уже не верил в предательство. В глубине души он стал нигилистом. Годы службы только приближали его, подобно кривой асимптоты, к Vanitas vanitatum
[36]
Боссюэ, в свою очередь цитировавшего Екклесиаста: «И предал я сердце мое тому, чтобы познать мудрость: узнал, что и это — томление духа».
[37]
Боссюэ добавил к этому слова, которые преследовали Касдана всю жизнь: «Все наши мысли, которые не обращены к Господу, принадлежат смерти».
Вот только беда, на его пути Бог так и не встретился. Он смотрел на спящего мальчика. И уже искал ему оправдания. Раз парень не выдержал, у него была на то серьезная причина. Или во всем виноват сам Касдан, потому что бросил его одного. Вдруг Касдану пришло в голову, что, быть может, все не было напрасно. И этот молодой нарк, неустойчивый, болезненный, направил его на путь истинный. Своей одержимостью, своим остервенением. Своей жаждой правды.
У них оставалась битва.
Оставалось их расследование.
Касдан опустил глаза на сумку Волокина. Битком набитую записями, карточками, фотографиями, вырезками из газет. Нет, не все напрасно. Нельзя забывать о похищенных детях. Об убийствах. Об увечьях. И о боли, которая пульсировала за стенами этой мрачной секты.
Он собрал одежду парня. Запихал ее в стиральную машину. Устанавливая программы — стирка, полоскание, сушка, — принял решение: русский больше не притронется к наркотикам. Потому что теперь он будет рядом. И вместе они этого не допустят.
