Хлопнула дверца. Он обернулся, охваченный новым приступом паники. И обнаружил взлохмаченную голову мужчины с длинной, как у библейского пророка, бородой. Всего лишь его собрат по несчастью из соседней кабинки.
Януш махнул ему, успокаивая, и застегнул последнюю пуговицу на штанах. Омертвевшие пальцы правой руки не желали слушаться. Он склонился над раковиной и подставил лицо под струю воды. В кармане брюк что-то перекатилось. Нож. Он и не сообразил им воспользоваться. Просто-напросто забыл, что у него есть нож.
* * *
— Те gusta?
[21]
Вместо ответа пленник с выпученными от ужаса глазами издал нечленораздельный крик. Он дышал через рот, поддерживаемый в открытом состоянии с помощью расширителя — древнего стального инструмента времен Первой мировой войны.
— Те gusta?
Человек попытался помотать головой, но она не двигалась, намертво прикрученная кожаным жгутом к спинке стула. Его вырвало кровью. Лицо его представляло собой месиво из переломанных костей и хрящей.
Но глаза безотрывно следили за змеей, обернутой вокруг запястья палача.
— Те gusta?
Это наканина — ложная водяная кобра, что водится в аргентинских болотах. Черная с позолотой. Вообще-то она не ядовита, но сейчас, когда ее хорошенько разозлили, шея у нее все раздувается и раздувается.
И вот змея уже в нескольких сантиметрах от открытого рта пленника. Тот застонал и зарычал, беспомощно дергаясь… Змея изогнулась, покачала треугольной головой, издала свист и ужалила пленника в губы. Ей было страшно. Ей хотелось спрятаться, заползти в привычную темную и влажную щель…
— Те gusta?
Мужчина еще пытался кричать, но звук застрял у него в глотке. Палач сунул змею ему в рот. Рептилия проворно скользнула в пищевод в надежде обрести надежное укрытие. Метровой длины существо, состоящее из мышц, чешуи и чуть теплой крови, исчезло в горле обреченного, вызвав мгновенное удушье.
Анаис с криком проснулась.
В комнате было тихо, если не считать ее собственного шумного дыхания. Тихо и темно. Где она? Голос отца звучал совсем рядом. Те gusta? Ей даже слышался змеиный свист. Она икнула и расплакалась. В голове стоял туман. В полумраке ей почудилось, что она видит трость и ботинки разной формы… Она в спальне отца?
Нет. Это гостиничный номер. Она в Биаррице. Она ведет расследование. Эта простая мысль принесла ей некоторое облегчение. Но сон не желал покидать сознание. Болела челюсть, травмированная расширителем. В горле извивалась наканина. Анаис закашлялась и растерла шею.
Теперь она окончательно проснулась. Но вместе с ясностью ума вернулись и воспоминания.
Воспоминания, которые терзали ее каждую ночь. Она нащупала на тумбочке часы. Ее не интересовало время, ее интересовала дата. 18 февраля 2010 года. Пора уже забыть Хромого. Она давно не маленькая девочка. Она взрослая женщина. Она полицейский.
В комнате было невыносимо жарко. Она приподнялась, чтобы проверить электрический регулятор батареи, но не смогла высвободиться из-под липкой простыни. Неужели она настолько вспотела? Анаис зажгла ночник.
Постель была вся в крови.
В следующую секунду она поняла почему. Руки. Исцарапанные. Исполосованные. Сплошь в зияющих ранах. Восемь лет она к ним не прикасалась. И вот во сне вернулась к прежнему…
Если бы у нее оставались силы, она бы разрыдалась. Но тут включилась логика. Логика детектива. Каким орудием она нанесла себе все эти порезы? Где орудие преступления? Она поискала в постели и нашла в складках простыни осколок стекла. Подняла глаза к окну. Целехонько. Дошла до ванной комнаты. Окошко было разбито. Пол усеивали многочисленные осколки.
Она бросила себе под ноги полотенце, чтобы не порезаться. Приблизилась к умывальнику. К ней вернулся автоматизм полузабытых движений. Она включила холодную воду и подставила под струи изрезанные руки. Залепила раны туалетной бумагой — лучшее средство остановить кровотечение. Боли она не чувствовала. Она вообще ничего не чувствовала. Вернее сказать, она чувствовала себя хорошо. Как и каждый раз…
Анаис обработала раны духами и забинтовала руки полосами все той же туалетной бумаги. Символично, усмехнулась она про себя: полное дерьмо.
Вернувшись в комнату, она яростно содрала с постели простыню, одеяло и покрывало, скатала все это в ком и бросила на пол. Улики совершенного преступления. И вдруг она замерла. Ей снова слышался голос отца, голос ее ночного кошмара. Те gusta?
Вот почему она уродовала сама себя.
Она мечтала кровью смыть с себя омерзение.
Отрезать себя от собственных корней.
Она села на незапятнанный матрас, прижавшись спиной к стене и обхватив руками колени. И принялась раскачиваться взад-вперед, словно сумасшедший, запертый в палате для буйных.
Она молилась. Тихим голосом, по-испански. Смотрела в одну точку и, не прекращая раскачиваться, бездумно повторяла:
Padre nuestro, que estas en el cielo
Sanctificado sea tu nombre
Venga a nosotros tu reino
Hàgase tu voluntad en la tierra…
[22]
* * *
В 7.30 раздался звонок. Все в столовую! Быстрее, быстрее!
Януш пошел вместе с остальными. После эпизода в туалете ему оказали первую помощь. Дали таблетку имодиума, остановившую понос. Выслушали его свидетельство. Он приуменьшил значение события, сведя нападение к стычке с другими бомжами. Но дежурные ему не поверили. Они подозревали румын. Януш поклялся, что это были не они. Его отправили досыпать, пообещав, что завтра утром пригласят к директору для более подробного рассказа. По всей видимости, в присутствии полиции. Он улегся, но уснуть больше не смог. Убийцы в фирменных костюмах. Трубный зажим. Глушитель на пистолете. Как они его вычислили? Следили за ним от самого Биаррица? Получили наводку из ночлежки? Но кто его выдал?
Эта ночь принесла ему хотя бы один ответ на его многочисленные вопросы. После покушения в Гетари он еще сомневался, что и ему угрожает опасность. Но теперь дело прояснилось. Он в списке на уничтожение.
Януш решил, что удерет рано утром, так сказать, по-английски, не прощаясь. Допрос полицейских ему ни к чему. Он пока не собирался возобновлять контакт с цивилизованным миром, особенно с полицией. В комиссариаты наверняка успели разослать его фотографию. А также в благотворительные заведения вроде этой ночлежки и бесплатных столовых, где следовало ожидать его появления. Выходит, надо смываться. И поскорее.
Но ворота ночлежки отпирали только в половине девятого. Он задумчиво сидел над чашкой кофе с куском хлеба, когда в столовой поднялась суматоха. Его сосед по столу вдруг начал дрожать. За ним затрясся еще один, сидевший через три стола. И еще один, за соседним столом. На всех присутствующих в столовой одновременно напала трясучка.
