В октябре 1974 года в восточной саванне Гийяр наткнулся на Бёма, разбившего лагерь в зарослях травы, в компании своего проводника. Вооружившись биноклем, швейцарец ждал прилета аистов. Тогда-то он и рассказал молодому инженеру, как он спас аистов в своей родной стране и как он каждый год ездит туда, чтобы полюбоваться на птиц, возвращающихся с юга. «Что вы в них нашли?» — спросил Гийяр. Бём ответил просто: «Они меня успокаивают».
О семье Бёма Гийяр мало что знает. В 1974 году Ирен Бём уже не жила в Африке. Гийяр припомнил, что это была маленькая неприметная женщина с желтоватым цветом лица, она часто оставалась одна в своем большом колониальном доме. Зато инженер хорошо знал Филиппа, их сына, который иногда сопровождал отца в его экспедициях. Сходство отца и сына, видимо, было просто поразительным: одинаковое телосложение, одинаково широкие лица, одинаковая стрижка ежиком. Между тем характером Филипп пошел в мать: застенчивый, беспечный, мечтательный, он подчинялся авторитету отца и молча переносил его суровые методы воспитания. Бём хотел «сделать из него мужчину». Он брал его с собой в неспокойные районы, учил обращению с оружием, давал ему разные поручения, — и все для того, чтобы закалить его.
1977 год. Из Мбаики Бём отправился на разработки в глубь лесов, туда, где находилась большая лесопилка, принадлежащая ЦААК. Здесь начиналась территория племени пигмеев. Инженер разбил лагерь прямо в лесу. Его сопровождали один бельгийский геолог, некто Нильс ван Доттен, два проводника («большой черный» и пигмей) и носильщики. Однажды утром Бём получил телеграмму: ее принес пигмей-посыльный. В ней сообщалось о смерти жены Бёма. А ведь он даже не подозревал, что у нее рак. Он упал как подкошенный прямо в грязь.
С Максом Бёмом случился сердечный приступ. Ван Доттен оказал ему помощь, пытаясь вернуть его к жизни: массировал сердце, делал искусственное дыхание, давал лекарства и т. д. Он велел отнести бесчувственное тело Бёма в больницу Мбаики, находившуюся в нескольких днях пути. Но Бём пришел в себя. Он с трудом прошептал, что тут неподалеку есть миссия и она гораздо ближе, на юге, за границей с Конго (в тех местах граница — лишь условная линия в непроходимой чаще). Он хотел, чтобы его доставили именно туда, где его станут лечить совсем по-другому. Ван Доттен засомневался. Бём настоял на своем решении и потребовал, чтобы геолог отправился в Банги за помощью. «Все будет хорошо», — заверил его Бём. В полной растерянности ван Доттен пустился в путь и шесть дней спустя добрался до Банги. Французские военные тут же арендовали вертолет и отправились в джунгли в сопровождении геолога. Однако, добравшись до места, они не обнаружили ни миссии, ни Бёма. Все исчезло. Или никогда не существовало. Орнитолог как в воду канул, бельгийцу тоже не пришлось надолго задержаться в Банги.
Через год Макс Бём, живой и невредимый, объявился в Банги. Он объяснил, что вертолет конголезского лесного ведомства подобрал его и доставил в Браззавиль, а затем, чудом выжив, он вернулся на самолете в Швейцарию. А там благодаря кропотливому лечению в одной из женевских клиник он выздоровел. Теперь это была лишь тень прежнего Бёма. Он постоянно говорил о своей жене. На дворе был октябрь 1978 года. Вскоре Макс Бём уехал. И больше уже никогда не возвращался в Центральную Африку. С тех пор вместо швейцарца алмазными шахтами занимался один чех по имени Отто Кифер, бывший наемник.
Вот и вся история, Луи. Мой разговор с Гийяром пролил свет на некоторые события. Однако там, где и без того было много тумана, он еще больше сгустился. Например, после смерти Ирен Бём следы сына совсем потерялись. Пересадка сердца тоже остается загадкой, разве что теперь известно примерное время операции. По всей вероятности, ее сделали осенью 1977 года. Но лечение в Женеве — явная ложь: Бём не был зарегистрирован ни в одной швейцарской клинике за последние двадцать лет.
Остается пойти по алмазному следу. Я убежден, что Бём сколотил состояние именно на драгоценных камнях. И я горько сожалею, что маршрут вашей поездки не пролегает через ЦАР, потому что тогда вы могли бы многое прояснить. Возможно, вы что-нибудь найдете в Египте или Судане. Что касается меня, то с 7 сентября я беру неделю отпуска. Я намереваюсь съездить в Антверпен и наведаться на Алмазную биржу. Уверен, что там отыщутся следы Макса Бёма. Я делюсь с вами самой свежей информацией. Поразмыслим над тем, что есть, и постараемся связаться как можно скорее.
До ближайших новостей.
Эрве
Пока я читал, мои мысли разбрелись в разные стороны. Я старался составить единую картину из имевшихся у меня фрагментов головоломки: из фотографий, запечатлевших Ирен и Филиппа, рентгенограммы сердца Макса Бёма и особенно невыносимо жутких снимков изуродованных негритянских тел.
Дюма еще кое-чего не знал: мне была хорошо знакома история Центральной Африки: у меня имелись на то личные причины. Известно мне было и имя Отто Кифера, ближайшего помощника Бокассы. Этот человек, бежавший из Чехословакии, отличался неумолимой жестокостью и стал знаменит благодаря своим методам устрашения. Он засовывал гранату в рот пленнику и, если тот отказывался давать показания, взрывал ее. За это ему дали милое прозвище: «Тонтон Граната». Бём и Кифер олицетворяли собой два символа зверства: кусачки и гранату.
Я погасил свет. Несмотря на усталость, уснуть не удалось. Кончилось тем, что, не зажигая лампы, я связался с системой «Аргус». Телефонные линии Софии, менее загруженные в столь поздний час, обеспечили мне отличное соединение. В полумраке комнаты на цифровой карте Восточной Европы снова появилась траектория полета аистов. Единственная интересная новость: один из аистов уже оказался в Болгарии. Он опустился на землю на большой равнине неподалеку от Сливена — города, где жил Райко Николич.
10
— В Софии все изменилось. Настало время «американской мечты». Не зная точно, какое будущее сулит им Европа, болгары повернулись лицом к Соединенным Штатам. Отныне знание английского языка открывает в Софии все двери. Говорят даже, что американцам въездная виза выдается бесплатно. Это уже слишком! А ведь не прошло и двух лет с той поры, когда Болгарию называли шестнадцатой республикой Советского Союза.
Марсель Минаус говорил громко, переходя от ярости к иронии и обратно. Было десять часов утра. Мы ехали под ярким солнцем вдоль гор Стара-Планина. Нашим взорам открывались трепещущие от нежного прикосновения лучей поля самых неожиданных цветов: искрящегося желтого, приглушенного голубого, бледно-зеленого. Мелькали беленые деревенские домики, светлые и легкие.
Я вел машину, следуя указаниям Марселя. Он взял с собой Йету, свою «невесту», забавную цыганку, одетую в поддельный костюм «Шанель» из грубой хлопковой ткани. Маленькая и полная, она была уже не молода; из огромной копны седеющих волос торчала ее остренькая черноглазая мордочка. Она поразительно напоминала ежа. Говорила она только по-цыгански, вела себя очень скромно и держалась чуть сзади.
Марсель принялся расхваливать достоинства Райко Николича.
— Как тебе повезло! — повторил он в который раз, начав по ходу дела обращаться ко мне на «ты». — Райко довольно молод, но уже занимает видное положение. Между прочим, он уже стал участвовать в международных симпозиумах. Болгары бесятся от злости: Райко отказался выступать под флагом этой страны.
