— Почему?
— Потому что мальчуган был трусоват. А Бём не переносил трусости.
— Что ты имеешь в виду?
Жозеф заколебался, потом наклонился ко мне и тихо сказал:
— Его сын был словно зеркало, ты понимаешь? Зеркало его собственной трусости.
— Ты же только что мне сказал, что Бём никого не боялся!
— Никого, кроме самого себя.
Я внимательно посмотрел во влажные глаза Мконты.
— Его сердце, хозяин. Он боялся своего сердца. — Жозеф приложил руку к груди. — Бём боялся, что у него внутри все перестанет работать… все время щупал свой пульс… В Банги он постоянно лежал в клинике…
— В Банги? В какой клинике?
— В больнице для белых. В «Клиник де Франс».
— Она все еще существует?
— Более или менее. Сейчас она открыта для черных, и принимают там центральноафриканские врачи.
Я задал решающий вопрос:
— Ты участвовал в последней экспедиции Бёма?
— Нет. Я тогда только что переехал в Баганду. В лес больше не ходил.
— А что тебе известно о ней?
— Только то, что рассказывали. В Мбаики то путешествие стало легендой. Все даже помнят его кодовое название: PR-154 — по обозначению земельного участка, который собирались изучать геологи.
— И куда они отправились?
— Далеко за Зоко… За границу Конго…
— И что же?
— В пути Нгакола получил телеграмму, ее принес пигмей… жена Бёма умерла… так неожиданно… и его сердце не выдержало… он упал…
— Продолжай…
Лицо Жозефа так скривилось от отвращения, что его губы совсем вывернулись наружу. Я повторил:
— Продолжай, Жозеф.
Он некоторое время колебался, потом вздохнул и заговорил:
— Благодаря тайному сговору с лесом Нгакола воскрес… Благодаря магии, Пантере, похищающей наших детей…
Мне вспомнился рассказ Гийяра, о котором я узнал от Дюма. Слова Мконты совпадали с версией инженера. Тут было отчего испугаться любому смельчаку. Путешествие в самое сердце мрака, ужасная тайна, скрытая стеной дождя, и беловолосый приспешник дьявола, вернувшийся с того света.
— Я отправляюсь в лес, по следам Бёма.
— Это плохая идея. Сезон дождей в самом разгаре. Алмазными шахтами сейчас управляет только один человек — Отто Кифер, убийца. Тебе придется долго идти, подвергать себя ненужному риску. И ради чего? Что ты собираешься там делать?
— Я хочу узнать, что на самом деле произошло в августе семьдесят седьмого. И как Макс Бём сумел выжить после приступа. Вмешательство духов не кажется мне удовлетворительным объяснением.
— Ты не прав. С чего ты собираешься начать?
— Я обойду стороной шахты и поживу у сестры Паскаль.
— У сестры Паскаль? Да она не намного добрее Кифера.
— Мне говорили о лагере пигмеев, Зоко, где я рассчитываю остановиться. Оттуда я буду ходить на прииски. И незаметно опрошу тех, кто работал там в семьдесят седьмом году.
Жозеф с сомнением покачал головой и налил себе последнюю чашку кофе. Я посмотрел на часы: чуть больше одиннадцати. Было воскресенье, и я даже не представлял, что мне делать целый день.
— Жозеф, — спросил я, — нет ли у тебя знакомых в «Клиник де Франс»?
— Там работает один из моих родственников.
— Мы можем туда сейчас поехать?
— Сейчас? — Мконта неторопливо пил кофе. — Вообще-то я собирался навестить своих родных на Пятом километре, а потом…
— Сколько?
— Неплохо бы тысяч десять.
Я улыбнулся, выругался и сунул ему деньги в карман рубашки. Мконта подмигнул мне, поставил чашку на стол и сказал:
— Мы же партнеры, хозяин.
33
«Клиник да Франс» находилась на берегу Убанги. Река медленно текла, освещаемая ярким солнцем. Она виднелась сквозь чащу кустарника — темная, широкая, неподвижная, словно густой сироп, в котором вполне могли увязнуть рыбаки вместе со своими лодками.
Мы шли вдоль берега, там, где я гулял накануне. По краям тропинки росли деревья с бледной листвой. Справа возвышались большие здания министерств: темно-желтые, розовые, красные. Слева, к самому берегу реки жались деревянные лачуги, покинутые своими хозяевами — торговцами фруктами, маниокой и безделушками. Вокруг царил покой. Даже пыль не клубилась, как обычно, в лучах света. Было воскресенье. И, как повсюду в мире, в Банги все проклинали этот день.
Наконец показалась больница, прямоугольное трехэтажное здание тоскливого цвета. Оно было построено в колониальном стиле: по фасаду тянулись каменные балконы, кое-где украшенные белой лепниной. Латерит и буйная растительность нанесли строению непоправимый ущерб. Лес и красная земля брали стены приступом, вгрызаясь в них корнями и оставляя багровые следы. Камень словно набух, пропитанный влагой.
Мы вошли в сад. На ветках деревьев сушились халаты хирургов. Вся ткань была в ярко-алых пятнах. Жозеф заметил выражение ужаса на моем лице и рассмеялся: «Это не кровь, хозяин, это земля — латерит. Его невозможно отстирать».
Он отступил и пропустил меня вперед. В вестибюле с шероховатыми бетонными стенами и протертым до дыр линолеумом было пустынно. Жозеф постучал по стойке. Прошла минута, другая, третья… Наконец появился высокий парень в белом халате, сплошь покрытом красными пятнами. Он сложил руки и поклонился.
— Я могу чем-нибудь вам помочь? — спросил он елейным голосом.
— Альфонс Мконта у себя?
— Никого нет, сегодня же воскресенье.
— А ты никто, что ли?
— Я Жезю Бомонго. — Парень снова поклонился, потом медовым тоном добавил: — К вашим услугам.
— Мой друг хотел бы взглянуть на архивы тех лет, когда здесь лечили только белых. Это возможно?
— Понимаете, это угрожает моему служебному положению, и…
Жозеф выразительно взглянул на меня. Я для виду поторговался и выложил банкноту в десять тысяч центральноафриканских франков. Жозеф удалился. Я последовал за моим новым проводником по темному цементному коридору. Затем мы поднялись по лестнице.
— Вы врач?
— Нет, санитар. Но здесь это почти одно и то же.
Преодолев несколько лестничных пролетов, мы очутились в светлом коридоре, куда сквозь ажурные решетки окон проникало солнце. В воздухе стоял густой запах эфира. Мы проходили мимо комнат, в которых не было ни одного больного. Только валялся в беспорядке кое-какой инвентарь: кресла на колесиках, длинные металлические штанги, розоватые простыни, прислоненные к стенам части кроватей. Мы находились на чердаке больницы. Жезю вытащил связку ключей и отпер скрипучую, покосившуюся железную дверь.
